Даже не знаю, как это назвать, то ли полным уничтожением-порабощением, то ли нежданным перерождением, когда себя уже больше не воспринимаешь, как за отдельную личность. Вроде бы да, всё ещё существуешь, мыслишь (а чувствуешь, так вообще за гранью разумного), но уже не так, как раньше. Раньше в тебя не вжимались столь сильные руки, на которые ты реагируешь, как на продолжение собственного тела и своей сексуальной природы – как на одно целое с тобой, переплетающееся с твоим острым возбуждением общей похотью, проникающее на сумасшедшую глубину и остервенело впивающееся в ноющее естество. И всё! Предел! Назад путей больше не существует. Теперь-то он точно не отпустит, ибо поглотил собой без остатка. Ибо только его лёгкими теперь могу дышать, пока его губы скользят по моим, а его бесстыжий язык выписывает срамной танец у меня во рту.
И он единственный здесь (и в моей персональной вселенной) бог, которому тут разрешено молиться и у которого мне можно просить пощады – пощады не лишать меня рассудка. Что ему стоило свести меня с ума? Особенно сейчас. На кончиках своих пальцев… на кончике своего демонического языка…
– Ты спятил?!.. – даже не представляю, как я вообще сумела выдохнуть хоть что-то членораздельное. Меня же буквально лихорадило и било прямо по костям выламывающей трясучкой. Ноги не держали уж точно. Если бы не этот… треклятый растлитель, удерживающий в своих руках моё немощное тело и ещё более шаткий рассудок, уже бы точно была на полу. И возможно даже бы билась в конвульсиях… бурного оргазма, поскольку коленки всё ещё подкашивало сильнейшими приливами-ударами острого перевозбуждения, врезающихся надрывными спазмами в интимные мышцы моего и без того страдальческого лона. Даже вцепившись в предплечья Астона трясущимися руками и едва не задыхаясь от пережитого и переживаемого, я не ощущала спасительной защиты прежде всего от себя самой – от того, что со мной творилось или, точнее, что вытворил со мной Адарт.
Я и не сразу-то вспомнила, где мы вообще находимся и что мы тут не одни.
– А что тут такого? Разве ты не хотела оставить об этой прогулке самые романтические воспоминания? – он явно надо мной издевался, поскольку другого выражения его поведению и не подберёшь. Такой весь «А я что? А я ничего! Просто мимо проходил и захотелось мне вдруг со страшной силой по ходу чпокнуть кого-нибудь.» Ну, да, типа чпокнул, как тот лев, только что сожравший сорок кило свежего мяса, осталось только уголки губ промокнуть салфеткой и лечь под сенью прохладной тени в позе ловящего дзен созерцателя. Разрешения у меня на такое спрашивать не надо… хотя, чего это я? Какое разрешение, если я по своей сути кусок мяса. Тут бы как-то вернуть прежнюю способность думать и соображать, ибо пришлось мне ещё целую минуту приходить в себя, попутно вспоминая и анализируя, что же за всё это время произошло.
– Так это делается именно в подобном ключе? Едва не доводят до оргазма поцелуем на глазах у сотни свидетелей?
– Именно! А ещё запечатлевают на фотоплёнке. Чёрт. Всё забываю, что плёнки сейчас не актуальны.
Теперь я утвердилась в его издевающемся поведении окончательно, особенно после того, как он забрал у фотографировавшего нас всё это время японца-корейца мою же фотокамеру и с невозмутимым видом глянул на экран цифрового дисплея. При этом, второй рукой продолжая удерживать меня, всё ещё трясущуюся на ватных ногах. Жаль в этот момент я чувствовала себя настолько ослабевшей, что не могла даже рук поднять для того, чтобы вцепиться в его горло. Чего не скажешь об Астоне. Свеж, бодр, пышет цветущим здоровьем и…
Неужели он только что хлебнул через поцелуй моей энергии? Прямо здесь?!
Ну он и…
– Только честно. Тебя можно убить колом в сердце или какой-нибудь серебряной пулей? Кстати, а сердце у тебя есть?
– Чисто ради эксперимента можешь и попробовать, но не уверен, что тебе понравится сам визуальный процесс. Да и за собственные инстинкты не ручаюсь.
– По фигу. Главное, найти магазин, где продают оружие с серебряными пулями. Но, если что, Палатиум их же сделает?
Наши взгляды снова встретились практически глаза в глаза, и мои коленки опять задрожали. Не знаю, как я вообще удержалась и не выругалась вслух. Хотя страха почти и не было, лишь безумное желание вцепиться в Адарта ещё крепче и… утонуть в новом поцелуе без шансов на спасительное возвращение в окружающую реальность. Кажется, я ощутила острую тоску по Палатиуму и его скрытым возможностям. Даже чересчур острую. Я точно спятила.
– Дай женщине власть и более страшного тирана в её лице вы уже не сыщите.
– Кто бы говорил, цессариец, поклоняющийся королеве-матке. Может по этой причине вы устроили на Земле жёсткий патриархат, а феминизм и борцов за всевозможные равноправия бросили в виде кости-обманки для тупого обывателя? Природа, планета, Земля – все эти понятия носят женские имена, женщина априори всегда главная, ибо без неё не будет ни продолжения рода, ни жизни в целом.
– И в ней средоточие самой мощной эмпатии. Кому, как не женщине нести и сохранять семейные ценности и традиции? И про любовь ты права. Влюблённая женщина – самая страшная сила, какой только можно подпитываться, но с большой осторожностью… иначе можно сгореть в ней заживо.
Если кто и умел качественно забалтывать своих собеседниц (за минуту до этого готовых убить тебя на месте не важно за что), то этим кем-то мог быть только Астон. Я уже снова смотрела на его губы, всё ещё слегка вздрагивая, но почти не соображая, чего же хочу сейчас больше всего на свете – поцарапать его идеальное личико до крови или прижаться к нему ещё плотнее, чтобы снова утонуть в его поцелуе и в этот раз до полной потери сознания.
– Так это что?.. Была проверка, не влюблена ли я в тебя?
Всё это время Адарт не переставал улыбаться в своей привычной манере, как бы слегка и с иронией, но после моего вопроса мне почему-то показалось (или далеко не показалось), будто уголки его рта чуточку углубились.
– О любви заговорила ты, я лишь исполняю данное мною обещание касательно прогулки по Парижу.
– Создавая иллюзию о моей «нормальной» жизни? Что дальше? Распечатаешь все отснятые фотографии и наполнишь ими старинные фотоальбомы в Палатиуме, создав в моей комнате резной сервант или книжный шкафчик, где я буду хранить все свои новые игрушки?
– Дальше мы поднимемся на подъёмнике на последний уровень башни, если ты, конечно, не передумала и продолжим свою прогулку, как и планировали ранее – только по твоим на этот счёт пожеланиям.
– Ты самый… ужасный… Нет! Коварнейший собеседник, какого даже вообразить нереально. С тобой что-то обсуждать – себе дороже!
Сцена четвёртая, «прогулочная», часть 2
На самом деле, очень сложно сосредоточится на прогулке по Парижу, когда тебя то и дело вырывают чуть ли не буквально из этой реальности, да и из самого Парижа тоже, раз уж на то пошло. Мне, наверное, понадобилось не меньше часа, чтобы хоть как-то более-менее сносно прийти в себя от последнего поцелуя Астона и той части мозгодробительной информации, которой он вдруг решил меня осчастливить, так сказать, по ходу дела. За последнее спасибо и ему самому, и тем минутам, которые ушли на подъём к вершине Эйфелевой башни, и в особенности тем красотам города, с которых я не спускала глаз и объектива фотокамеры до окончания нашей «поездки» наверх. Не каждый день тебе выпадает возможность полюбоваться (а потом и пройтись) по Марсовому полю с одной стороны и площади Трокадеро с другой. Вообще теперь не представляю, как мы с Люськой собирались исследовать всего за одну неделю все двадцать округов Парижа без личного вертолёта или, на худой конец, бетмобиля.
