не Алексейке, то кому верить?
* * *
Алексей Иванович вернулся через три дня. Я применила жесткий педагогический прием. Встретила у ворот, оглядела материальную часть, мгновенно сосчитала повозки и лошадей, отметила, что все вернулось, но промолчала. Только сухо кивнула в ответ на приветствие и коротко велела:
— Ступай в контору.
Заранее убедилась, что лишних ушей не будет. Не знаю, что скажу, да и не знаю, что услышу.
Алексей Иваныч выглядел исхудавшим — не ел, что ли, на обратном пути? Сюртук и жилет висели на нем как на неправильно выбранном пугале.
Вошел, вывернул карманы. Вынул несколько мятых ассигнаций, кучку металлических монет.
— На завод бесплатно отдать пришлось, — сказал он с непривычной хрипотцой.
— А что продал в кабаки? — бесцветно спросила я.
Алексей молча указал на стол. Тихо произнес:
— Взятки давать пришлось. Мне и Михаилу Федоровичу. Я — совсем мелким крючкам, он ходил куда-то. Сколько сам отдал — не сказал.
Вдохнул воздух, добавил:
— Все, что в бутылях было, настойки духмяные, все раздарить пришлось. Откупщик оценил. Сказал, что мягко и вкус во рту. Если бы, говорит, не качество такое, не стал бы миловать.
— Казнил бы, — так же сухо заметила я.
А потом взглянула ему в глаза и сказала:
— Алексей, вот зачем это? Мой доход приумножить хотел? Но я же тебе сказала — только на завод. Так ты не о моих доходах думал?
Алексейка кивнул.
— Зачем тебе это, Алеша? — устало спросила я. — Хотел накопить и сбежать, в купцы податься? Девица тебе на ярмарке приглянулась, на приданое собирал? Что ты такое задумал, что у меня не попросить?
Глава 15
А ведь и вправду. Я вспомнила, как Алексейка изображал непутевого сынка купца первой гильдии. Как гулял по ярмарке и его принимали за дворянчика. Тогда-то, небось, и встретил свою любовь, скорее всего первую. Дочку какого-нибудь купца или мещанина. А то и из дворян…
Понятно, не признался, что хоть в фаворе у барыни, но все же подневольный он человек. Пообещал, наверное, вернуться и решил получить волю любой ценой… ценой обмана. Уж что бы дальше делал — сбежал, купил поддельные документы, — не знаю, но это возможно.
М-да. Прочла бы такой сюжет в старом романе, увидела бы в сериале — однозначно оказалась бы на стороне юноши. Ведь если задуматься, жертва крепостного права — не только какой-нибудь Антон-горемыка, в голоде, в лохмотьях, но и такой счастливчик, что вырядится барчуком, и любая девица его таким признает.
Между тем «счастливчик» глядел в пол. А потом сказал такое, что я чуть не упала от неожиданности.
— Полюбил я вас, Эмма Марковна, — тихо сказал Алексейка, — потому так и поступил.
Вот только этого мне и не хватало! Ох ты, господи, вот уж точно, ошарашил так ошарашил. И что теперь с ним делать-то?
— Но зачем? На приданое собирал? — спросила я, не саркастично, а скорее растерянно.
— Думал капитал скопить, потом у вас на волю выпроситься. В Нижний Новгород переехать, знакомства найти в губернской канцелярии, взятки дать, чиновником устроиться, чин выслужить, хотя бы до личного дворянства, и к вам потом…
Алексей говорил медленно, делая паузы, а потом остановился. Напоминал он в этот момент слишком умного детсадовца, рассказывающего отцу, как решил построить с друзьями корабль для кругосветного плавания. Но когда дошло до технических деталей, вундеркиндства не хватило. Построенный им бумажный кораблик сразу затянуло в водоворот.
А мне что делать? Возможны две барские реакции. Дикая: отправить на конюшню, да чтобы без милосердия, чтобы меняли сломанные розги, пока дурачок в бессознательном вое не отречется от своей затеи. Или просвещенный феодализм: удивленно-презрительный смех. Что ты, мужик Лешка, белены объелся? Со свиным рылом да в барскую гостиную? Кто ты, кузнецов сын? Вот и ступай на кузню!
Кстати, я давно узнала, почему Алексей не пошел отцовской дорогой. «Кудряшки палить не хочу», — сказал он как-то. Да и не очень он годится для работы в системе «человек — техника», а вот в системе «человек — человек» казался мне при своем месте на все сто. Руководить, договариваться — тут он мастер.
Увы. Просчет вышел у тебя, Мушка. Теперь придется и кудряшки сжигать, и руки пачкать.
И если вдохнуть-выдохнуть, то понятно, что случилось. Не любит парень грязную работу, хотя был на нее обречен вдвойне — и мужиком родился, и крепостным.
Кто же его от этой работы избавил? Молодая госпожа, нагрянувшая в поместье. Богиня-чудотворица. Вот только богиня эта оказалась вполне земной, с запахом духов и шелестом платьев. И первая любовь мальчишки пришлась на эту богиню. На меня. Не было печали, как говорится.
Вот он тут, нахохлившийся, почти смешной, в пропыленном сюртуке, готовый к любому решению богини.
И вдруг я поняла, что делать.
— Эмма Марковна, виноват я… — прошептал Алексейка.
Я шагнула к нему, взяла за плечи, взглянула в глаза.
— Сердце мое занято, Алеша, — сказала я будто не слуге, а другу. — Я уже люблю и буду любить. Ничего бы у тебя не вышло.
На миг в глазах парня мелькнула печаль, но очень быстро сменилась искренним изумлением. А вот так. Не думал ни он, ни другой крепостной, что барыня может разговаривать с ним как с человеком, как с мужчиной из ровни.
И вот чудо — от такой мысли у него в глазах даже облегчение появилось. Будто спьяну похвалился на сосну залезть, а как протрезвел, так взглянул на голый ствол, испугался… и понял, что никто похвальбы не помнит.
— Вот так, Алеша, — грустно улыбнулась я. — А с тобой так поступлю. Сам понимаешь, по-прежнему быть не может. Люди не поймут. Успокоиться тебе надо простым средством: с глаз долой — из сердца вон. Поедешь из усадьбы, и управителем тебе тут более не бывать.
Алексей вздохнул и закашлялся — поперхнулся воздухом. Но все же выдержал удар и взглянул в понуром ожидании. Куда поехать? Да, я могу его и «под красную шапку» отдать за такое. И в Сибирь сослать без шуточек. Вовсе не вольным поселенцем, как можно бы подумать, а в самую настоящую каторгу.
Да только не буду я этого делать. Но и подле меня этому парню делать нечего. Кроме того, с доверием у нас нынче будет сложно. Подвел он меня и других людей. Тут даже влюбленность не оправдание, пусть и вляпался он, желая для меня же в будущем иметь хорошее содержание.
Я вдохнула, выдохнула и медленно заговорила:
— Хочу в Егорово полотняный завод завести. Там пока ни станка, как говорится, ни кудели. С пустого места надо это дело поднимать, трудненько придется. И проштрафиться покуда не на чем будет, ибо доходу еще несколько лет петух с колокольни не углядит. Вот и сделай так, чтобы те годы быстрее прошли. Любви промеж нас не получится, тут уж не обессудь, другая у меня судьба. Но ежели хочешь моим верным помощником остаться — старайся. И без обид — буду проверять.
Алексей только коротко кивнул, все еще глядя в пол.
А я перевела дух и продолжила совсем другим тоном, сухим и деловитым:
— Страда окончилась, а хлеба едва сам-два. И не только у нас. Так что цены нынче не чета прошлогодним. Мужички за картофельный припас на зиму с удовольствием поработают, здание построят. Машины я самолично заказала еще на ярмарке, по первопутку будут в село. Вместе с ними и мастер из немцев — баб обучать. Будешь над всем надзирать. Хоть разорвись, хоть ночей не спи, сам бревна на загривке таскай, а чтоб цех для станков и дом для мастера к сроку были. Из Егорова не выезжай дальше соседнего села, нужно чего — человека пришлешь. Если спросят: «Тебя в наказание туда отправили?» — можешь кивать, можешь молчать. Я сама ничего не скажу.
Алексейка слегка посветлел лицом, но продолжал тяжело дышать. Так и не мог понять — наказание это или амнистия. С глаз долой — да. Но ведь не на край света.
— Алеша, — так же тихо и проникновенно повторила я, — нужны мне хорошие ткани, и не только мне, людям нужны. Куда годится, баб да ребятишек в дерюгу рядим, а англичанам серебром за сукно платим. Так уж вышло, никому другому, кроме тебя, такое дело не поручить. Там ведь и сорганизовать народ, и наперед вовремя подумать надо. Тебе по силам эта работа. Отдохни сегодня с дороги, вина выпей. Ты же на ярмарке потрудился на славу, так что праздник этот — и твой тоже. А ошибка твоя, верю, не повторится. Сразу знай: коли ты мне честно, верой и правдой послужишь, быть тебе вольным безо всякого воровства. Слово в том тебе свое дворянское даю.
Парень глядел на меня, изумляясь с каждой
