реакция, вёл себя так, как я ждала от него раньше.
Он много говорил: о себе, о своих проблемах, делился эмоциями, выспрашивал о моих выходных и даже поинтересовался, почему я не позвала его с собой в клуб, куда Марина вытащила меня с собой «за компанию».
Всё время он пытался то прикоснуться к моей руке, то обнять: словно явственно ощущал, как пропадает тактильная связь, которую он так любил.
— Маринины гости уехали?
— Нет.
— Поехали ко мне тогда, посмотрим что-нибудь.
Я согласилась — не столько потому, что хотела быть с ним рядом, сколько потому что устала от кипиша и шума в доме.
День выдался сложный и восемьсот километров за рулём дали о себе знать: я уснула, едва моя голова коснулась подушки, жёстко обломав возможные планы Рощина на близость.
Впрочем, близость ему требовалась совсем иная.
Он разбудил меня посреди ночи — обнимал, дышал в ухо, что-то шептал.
— Поговори со мной, пожалуйста, — вырвал он меня из сна. — Мне так нравится тебя слушать… твой голос… расскажи мне свои мысли.
Мне было несложно — я рассказала о том, что хочу продать «пончика» и купить машинку у соклубника; о том, что я влюбилась в эту чёрную бестию и хочу, чтобы она стала моей; о том, что цена меня не остановит; о том, что я столько работаю, что в моей жизни должны быть хоть какие-нибудь радости.
Паша внимательно слушал.
С утра я проснулась по будильнику и, не будя Рощина, собралась на работу, собираясь уйти по-английски, захлопнув дверь. Правда когда я пришла забрать сумку, оставленную возле кровати, оказалось, что он уже не спит.
— Ты уже пошла, рыжик? Иди ко мне.
Будто у нас уже был свой ритуал — объятия, поцелуй перед работой и пожелание хорошего дня.
***
На следующий день меня вновь ждала командировка — ночной рейс, вылетающий в полночь. Марина осторожно мне намекнула, что мне стоит и сегодня не ночевать дома, ибо её родители наконец-то уехали и в гости хотел заехать её молодой человек. Что ж, намёк оказался куда яснее.
Паша предложил съездить с ним за компанию за город, в дом его родителей, отбывших в отпуск, покормить кошек. Как вовремя, — тогда подумалось мне. Проведя там несколько часов, я уехала.
Ночной лес, через который проходила дорога, навевал на определённые мысли — так всегда бывает. Едешь и думаешь-думаешь-думаешь: будто именно сейчас решается вся твоя судьба. Увы, но ни к какому судьбоносному решению я не пришла, всего лишь удостоверившись в том, что я себя не уважаю, раз продолжаю эту глупую игру, правила которой для меня так и остались тайной.
Едва по прилёту в Казань, я включила телефон, меня ждало сообщение.
«Ты как, рыжик? Долетела?»
***
Удивительно, как долго мы продержали нашу связь в тайне. И когда Полина вдруг позвонила мне, устроив разборки, я даже не удивилась. Она много что говорила — о том, как я выгляжу со стороны, что в тусовке дрифтеров я прослыву девушкой лёгкого поведения, ведь я общаюсь сразу с двумя, что я малолетняя дура и лгунья, но… Все её слова не задевали меня, потому что перед глазами стоял образ самой Полины. Куда мне до неё? Я ещё ангелочек по сравнению с тем, что творит она в попытке ухватить кусок пожирнее да наваристее.
— Ему не нужна такая, как ты, — плевалась в трубку Полина. — Всё равно у вас ничего не выйдет. А теперь тем более!
Единственное, что я вынесла из получаса её криков, что мне нужно самой рассказать всё Паше и поставить точку с Димой, потому что я искренне не хотела, чтобы он влюбился в меня — тогда ему будет гораздо больнее сжигать мосты.
Диме я написала, что нам не стоит больше общаться. Что он замечательный, заботливый и интересный — но я безумно люблю другого и не смогу избавиться от этого чувства.
Затем я позвонила Рощину и выложила всё, как есть, ничего не тая, в том числе и про Диму. Если быть до конца честной, я настолько устала от раскачиваемых Пашей качелей, что мне было глубоко наплевать, как он отреагирует. Я устала. Устала пытаться наладить нашу связь, превратив её во что-то большее, нежели непостоянные встречи.
Тогда Паша отреагировал сносно — выслушал, кивнул и на этом всё. В глубине души я чувствовала, что не этот разговор, далеко не он, повлиял на исход, но почему-то тогда я заглушала этот невнятный шепоток разума. Мы же всегда надеемся на лучшее.
Глава седьмая, в которой качели наконец-то остановились
Я с головой провалилась в работу. Челябинск, Нижний Новгород, Москва, Казань, Пермь — города захлёстывали меня, не позволяя думать ни о чём более.
Ни о том, что Паша продолжает вести свою двойную игру. Ни о том, что он общается с моей полной копией — рыжей девчонкой фотографом, что, как и я когда-то, настойчиво ставит ему «лайки». Ни о том, что теперь-то, практически оказавшись в шкуре Полины, я понимала, с чего она так бесилась. Ни о том, что я сделала чертовски больно Диме, который уже оказался влюблён в меня. Ни о том, что он словно отзеркалил — влюбился в мой образ, оказавшийся не таким радужным, как он представлял.
На парковке из многочисленных командировок меня ожидала чёрная бестия, которую я выкупила за баснословные для неё деньги, вогнав себя ещё больше в кредитную кабалу. Она оказалась не идеальна — но именно она не давала мне погрузиться в пучину тоски, когда приходилось оставаться в городе. Я гладила её по ребристым невероятно красивым бокам, по хищно вытянутым фарам; выжимала сцепление, щёлкала передачи и чувствовала, как все эти влюблённости будто затягиваются морозной ледяной дымкой.
Увы, стоило Рощину дать о себе знать — и эта дымка рассыпалась на осколки, и я снова падала и летела вниз, в беспросветную пропасть, из которой выбраться могла, пожалуй, лишь птица.
Ещё я фотографировала и общалась — много, постоянно, так, будто пыталась утонуть в этом. Находила интересные машины — писала их хозяевам и делала фотографии, много фотографий. Я пыталась создать образ счастливой себя — и нещадно создавала его в «инсте», выкладывая свои улыбки, смех и веселье, множество отснятых машин и их владельцев, в основном, конечно же, мужчин; я кричала «я счастлива!», но каким же это было наглым враньем!
С Пашей мы почти не виделись — и в краткие встречи инициатором была я, чувствующая себя
