они тушёнки той едят редко — не научились выгодно меняться и удачно жертву для личного прибытка избирать. От неё, от пингвятины.
В том, что забывчивость неспроста я уверился, припомнив один случай. Меняла — не Зяма, американец — подарил тушёнку из черепахи не в обычных пакетах-кирпичах, а в полулитровых пластиковых ёмкостях, сформованных под образ черепахи. Это русский дизайнер спёр у коллеги, американца, идею: пингвинью тушёнку в «пингвина» запаковал. Только надломил я, сглатывая слюну, черепахе хвост, как услышал топот по бараку. Коган, так понял, — чуйка у завхоза отменная — ко мне в закуток летит, подарок оприходовать. Бросился прятать. Коган порыскал в тумбочке, нашёл и показал со злорадством пояснительную и предупредительную надписи на обороте панциря у хвоста: «Тушёнка извлекается сломом хвоста». Вторая надпись: «Переедание тушёнкой опасно, возможно, спровоцирует амнезию». Эту на английском чуть различил, не заметил сразу: под хвостом напечатана мелким шрифтом. Черепахи я мало ел, американец только пару-тройку раз и угостил, Зяма раз только и привёз. Пингвятину регулярно не ел, объедался с каждым приходом на остров Зяминого парусника. «Разводил» самого патрона и команду его, с прибытком во всякую навигацию оставался. Выходит, «птичка» амнезию спровоцировала. Упаковка без каких-либо надписей, тушёнка в Твердыне произведена, а там будут тебе заморачиваться подобными, как с «черепахой» дело, предостережениями потребителю. Мясо из птицы — тушёное, ешьте, насыщайтесь, пока на материке не перевелась. Всяких там вредных пищевых добавок, загустителей, вкусовых усилителей, приправ там разных, априори нет — откуда в Антарктиде, да ещё в послехронной. А то, что амнезию можешь заполучить, так — это всего лишь «возможно», в теории, «это другое».
Провалы в памяти случались всё чаще и были всё глубже, а наступало просветление — недавно мне открылось — после как съедал оскоминовое варенье, замешанное в жбане с маком. Как и чем ускорить — быстро вернуть память — осознал после спецоперации. Так:
Утречком полез в потолочный люк на крыше отлить, глядь, сорок человек слоняются туда-сюда по плацу на фоне гондолы ветролёта. Прочёл надпись по борту: «Патрон Зяма». Какого чёрта, подумал, ведь укроп и петрушку вчера… — да нет, мешки подмороженного топинамбура отгрузили. В обмен за канистру бензина. Присмотрелся. Нет, не слоняются, маршируют строевым! И выглядят по-уставному, худо-бедно: тельняшка под пояс заправлена, голенища сапог раскатаны, латунь пряжки ремня на трусах надраена. Каргоофицеру… — ну да, Ивану у сходней — честь отдают, всякий раз мимо проходя.
Мне, узрели на крыше, отдали!
Тут же вспомнил, что эти сорок человек — полеводы, и должны быть в одном исподнем, но не мог припомнить почему — в тельняшках, трусах и резиновых сапогах. Поверх трусов — ремни с пряжками, на каких выштампована символика… ну да, два перекрещённых на якоре ствола дальнобойных орудий… земмарийского Войска береговой охраны. Не сапоги на них… боты! Кто эти полеводы, на самом деле? Сам я кто такой?
Глянул себе на грудь — тоже в тельняшке!
— Эй! Ты… в ботинках! Подойди! — подозвал я толстого лысого гиганта.
— Иду, Батя.
Пока гигант нехотя поднимался с приступков сходней и вразвалку, не отдав чести сосунку, плёлся к бараку, я присел у себя на лестнице, только голову оставив в проёме люка. Пошарил рукой по стеновым полкам в поисках жбанка с вареньем, но… нащупал жбан с киселём. Выпил — опомнился чуть: «Я — председатель колхоза «Отрадный», и зовут меня Председателем. С провалами в памяти могут и переизбрать, сместить с должности. …А этот лысый верзила кто он? Батей назвал. Обут в берцы… явно воинские! А-а-аа! Силыч… кладовщик на продскладе, помощник завхоза Когана, правой у меня в колхозе руки.
— Слушаю, полковник, — проговорил кладовщик, сойдя с плаца и став под крышей барака.
— Че-е-во?
Выроненный жбан упал мне на босую ногу, на стол, скатился и загрохотал по гофрированному полу.
Силыч выплюнул и торопливо затоптал в песке окурок, вытянулся, козырнул и доложился:
— Ротный каптенармус прапорщик Лебедько по вашему приказанию прибыл!
— Это… вольно… Собрать у роты боты! — Поражённый своему такому приказу, я сник с глаз великана, накрывшись крышкой люка.
— Так только выдал, вы распорядились по случаю успеха в «эсвэо».
Меня полковником назвал! Едритваю мать. С какого такого лешего? Кальсоны на мне гражданские. Но… — тельняшка… Е-едри тва-аю мать! Под тельняшкой — портупея офицерская! Где жбан.
А тут кашевар Хлеб от столовки заорал: «Сне-е-дать! Сты-ы-нет»!
Я снова полез к люку, приоткрыл и, зыря в щель, ждал, пока все не уйдут с плаца строем завтракать. Вылез на крышу и пробежал по ней, пригнувшись и крадучись в опасении, что заметит часовой на башне водокачки. В конце барака вправил в ноздри «свечи», спрыгнул на землю напротив входа под купол «миски» и поспешил в направлении Дальнего поля — хотел уединиться и вспомнить всё окончательно, наконец.
Силыч, не обратил я на то внимание, за мной тихим сапом увязался, стараясь не топотать, но и не отстать.
Я бежал, защекотало в носу, и понял, что по ошибке достал из пенала «макарики» пользованные по числу раз сверх нормы. Что со мною не раз случалось, если не сказать, что через раз. Кладовщик устал мне напоминать об отделениях в пенале с фильтрами — для «свечей», «макариков», НЗ. Но в пенал я снова не полез, фильтры не поменял. Высморкал в кулак и «поменял ноздри».
Я полковник! На мне тельняшка поверх офицерской портупеи. На пряжке якорь с пушками, на ногах, хрон тя забери, матросские прогары… ЗемМарийская береговая охрана, рассуждал я на бегу. На сельхозработах рота… Да какая рота — взвод… Что-то припоминаю. Ну, точно! Матросскую форменку, кителя, клеши — хотя, какие клеши, «дудочки», да и те, припоминаю, не выдали — обменяли с голодухи на семена, химудобрения и… ворвань… Но просто ли на сельхозработах, что как это прикрытие? Что как с секретным заданием здесь мы? А я ни черта не помню! Косим под колхозников с задачей, например, выявить контрабандистов. Этот патрон Зяма, явно не простой меняла. Контрабандист — возит на остров спиртное… Е-едри тва-аю мать!! Он самогонку возит, мою! С острова на материк. Силыч, кладовщик этот… Силантий Лебедько, каптенармус, прапорщик, её из топинамбура с ягодой-оскоминой гонит!
В носу защекотало нестерпимо — захихикал.
Зяма, он в прошлые навигации парусник свой сначала загружал в колхозах «Мирный» и «Звёздный путь», а стал мою самогонку и варенье брать, — в «Отрадный» прежде наведывается. Мои мешки с топинамбуром, припрятанными в клубнях штофами и банками укладывает на дно погребов в трюме судна, поверх маскирует мешками с урожаем других колхозов, таможня
