большого альбома по древнерусской иконописи. Дверь летника была широко раскрыта в огород.
Олег то и дело поглядывал на спину молящегося отца Андрея и заметно томился необходимостью молчать. Наконец отец Андрей перекрестился с поклоном в последний раз и устало опустился на стоявшую рядом койку.
— Вы как хотите, Олег, а я на покой. Устал до полного отупения. Вам, я вижу, не терпится разговор наш продолжить, но вы уж простите меня, грешного, — не в состоянии.
— Без проблем, отец Андрей. Одна дорога чего стоит. Я когда сюда добирался, думал — все, не выбраться мне теперь отсюда до конца дней моих.
Вы раздевайтесь, раздевайтесь. Я сейчас закругляюсь и тоже на боковую.
Отец Андрей снял рясу, аккуратно повесил её на спинку кровати. Олег отложил в сторону свой рисунок.
— Буду лежать и размышлять, как вы меня сегодня «приложили». Можно сказать, со всего размаху. Я уже хотел манатки собирать.
Отец Андрей, снявший штаны и собравшийся было нырнуть под одеяло, замер.
— Надеюсь, раздумали?
— Со своей точки зрения, вы, конечно, безусловно и стопроцентно. Только здесь сейчас не доброта нужна.
— Доброта нужна всегда.
— А вот увидите и поймете.
Послышались чьи-то тяжелые шаги. Олег испуганно посмотрел на раскрытую дверь. Сначала в дверях появился Кармак, затем вошел Зарубин. В одной руке он держал бутылку и три стакана, в другой — охотничье ружье и патронташ.
— Что, уже? — тихо спросил Олег и оглянулся на отца Андрея.
— Не уже, а уже, — невразумительно ответил Зарубин, сел за стол и разлил вино по стаканам. — Вино настоящее, не крепленое, друзья из Абхазии с оказией прислали. Ощущаете запах? Хмель никакой, а сны будут сниться веселые и светлые. Так создатели этого вина говорят. Мне, правда, все равно не помогает — ни хмеля, ни светлых снов. Но аромат вкушаю сполна. Запахи, говорят, самый лучший стимулятор воспоминаний. А хорошими воспоминаниями надо дорожить.
Вообще-то, я к вам по делу. Вино — это так, для контраста с реальной действительностью. Ну… Пить не неволю, а пригубить советую.
— Если действительно сны светлые обещаете… — улыбнулся отец Андрей.
Олег с торопливой готовностью передал ему стакан с вином.
— На хорошее не загадываю, о плохом думать не хочу, — сказал Зарубин, поднимая стакан.
Злобное рычание Кармака задержало поднесенные к губам стаканы. Все, как по команде, оглянулись на дверь, открытую в ночь. Пес поднялся, готовый кинуться в темноту, но Зарубин придержал его за ошейник: — Сидеть!
Олег сорвал с гвоздя ружье, переломил, проверяя, на месте ли патроны, снял с предохранителя и поставил рядом под руку, у стены.
Кто-то шел к ним через ночную темноту огорода. Сначала в полосе света обозначилось белое пятно рубахи, через несколько секунд на пороге остановился Василий.
— Здорово, — сказал он, пытаясь улыбнуться.
Был он крепко на взводе, но смотрел с пронзительной пристальностью человека, твердо знающего, что он сделает в следующую минуту.
— Заходи, — не сразу отозвался Зарубин и погладил заворчавшего Кармака.
— Хороший кобель, — сказал Василий. — А у меня Гамма. Была. Такая сучонка умная, по глазам все понимала. Мать говорит, отравили. Выместили сволочи! Собака-то в чем виноватая?
Василий вошел и тяжело сел на кровать рядом с отцом Андреем.
— Угощаете или через одного? — спросил он.
Зарубин протянул свой стакан Василию.
— Перебора не будет?
— Мой перебор до завтрашнего утра. Развязал маленько, чтобы от вольной жизни сразу не задохнуться. Что, другого стакана, что ль, нет?
— А я из горла, — серьезно отозвался Зарубин. — На правах хозяина. Насчет вольной жизни — согласен. Её сейчас лучше мелкими глотками потреблять.
— Осторожно или поменьше? — заинтересовался Василий.
— И осторожно, и поменьше. Чтобы не захлебнуться большими возможностями.
— Точно, возможностей сейчас по горло, — Василий одним глотком выпил вино. — Несерьезный напиток, — сказал он, посмотрев на дно стакана. — Баловство. Церковное? — спросил он у отца Андрея.
— Самое что ни на есть мирское, — улыбнувшись, сказал тот и сделал глоток, пробуя.
— Действительно — аромат.
— Ароматов у них там хватает, — сказал Василий, поглядев на бутылку. — Не знаешь, то ли нюхать, то ли блевать бежать. Особенно, когда фугас метрах в пяти и кишки на деревьях.
— Все у тебя? — тихо спросил Зарубин.
— Начать и кончить, — сказал Василий неожиданно трезвым голосом. — Поговорить надо.
— Надо, — согласился Зарубин. — Даже очень. Только в абсолютно трезвом виде.
— Это у меня камуфляж… — Василий правой рукой очертил свою фигуру. — Для тех, кто меня на халяву взять рассчитывает. Насчет соображать — в полном порядке, не сомневайся. Так, расслабился слегка… Причин много.
— У меня их тоже не меньше. И тоже сейчас не в форме. Поэтому говорить будем поутрянке, без соплей и перегара. На полном серьезе. От этого разговора у нас с тобой вся дальнейшая жизнь обозначится.
Желваки на скулах Василия закаменели. Он долго молчал, сжимая и разжимая кулаки, наконец выдавил: — Не держал бы я тебя, Роман Викентьевич, за настоящего мужика, другой бы разговор у нас получился. За мать большая тебе благодарность. Пойду… — Он встал. — Только один вопросик все равно имеется. Чтобы душа в норму, а то заснуть не смогу… Кричали, говорят, вы с Иваном друг на друга. В последний раз когда… Чтобы Иван закричал на кого, много надо было. Очень много.
— Был у нас разговор, — помолчав, сказал Зарубин. — Можно считать, действительно последний. Только безо всякого крика. Карту он у меня на Дальний участок просил. Вертолет не глушили, слышно плохо, со стороны могло показаться, что кричали. Как я соображаю, тебе такую полуправдивую информацию со смыслом подсунули.
— Дал?
— Карту? Нет.
— Пожалел, что ль?
— Об этом завтра. Разговор долгий.
— До завтра еще дожить надо, — не согласился Василий. — Здесь как? Закон — тайга, прокурор — медведь. А Бог у нас еще не каждому помогает. Видать, на всех силенок не хватает. Или нагрешили на сто лет вперед. Так, гражданин священник? — повернулся он к отцу Андрею. — Вот и приходится теперь самим управляться.
— Как мы о Боге, так
