точно, крышу менять надо, — задумчиво сказал Василий и залпом выпил налитый матерью стакан чаю.
Не выдержав нависшего молчания, Виталий сорвался: — Насчет Ивана, поумней нас с тобой разбирались. Нет ничего! И причины никакой. Ваню самый последний гад уважал. Какая-то ошибка произошла.
— Ошибка? — вскинул голову Василий. Скулы его закаменели.
— Где-то что-то не так, а по Ивану хлестануло. Значит, судьба. Что теперь — всех под подозрение?
— Зачем всех-то? — тихо сказал Василий. Было заметно, что он с трудом сохраняет спокойствие. — Тебя со счетов надо скинуть. Или как?
Теперь закаменели скулы и у Виталия. Сразу стало заметно, не смотря на внешнюю непохожесть, их кровное родство. Мать угадала назревающий взрыв, подалась вперед, рот уже раскрыла, чтобы сказать, вмешаться, но старшой опередил её: — Не научили тебя, смотрю.
— Чему? — сквозь зубы спросил Василий.
— Сначала думать, потом рот разевать.
— Меня другому учили. Хоть раз перед паханом пасанешь, потом весь срок сапоги лизать будешь.
— Ты это к чему?
— Как все вы тут, на карачках ползать не буду.
Виталий опустил голову, сломанный силой ненависти, прозвучавшей в словах брата. Тихо и печально сказал: — Нет никаких концов. Нет.
— Я все говорить не хотела… — вмешалась вдруг в разговор братьев мать. Оба одновременно повернулись к ней. — Верхонку одну при нем так и не сыскали.
— Ну? — подался к ней Василий.
— Со старой куртке выкроила и пришила. Хорошо пришила. Так я потом этого просила, что приезжал… Следователя. Сыщи верхонку-то. Слушать не стал. Мне-то сразу в голову запало — как так? Одна пришитая, а другой нету.
— При чем тут верхонка? — с прежней усталостью в голосе сказал Виталий. — Зацепился где-нибудь — и все дела. Я им объясняю: — Да когда он так-то пил, чтобы не соображать ничего? И не слушают. Наследственное, говорят. Ему много не надо было. Объясняю — я же не пью. Смеются гады. Да чего с ними говорить — бесполезное дело. Пьяный был — и все. Так и списали.
— Я к чему вспомнила-то, — продолжала Аграфена Иннокентьевна. — Про верхонку. Они с Васькой, когда малыми были, играли все. Записок понапишут каких-то, планов понарисуют, в рукавицу или варежку сунут и спрячут, чтобы другой отыскивал. Большие уже были, а все друг другу записочки прячут.
— Мать, ты молоток! — сказал Василий. — Я тебя вот как уважаю! Теперь там каждую ветку… Землю рыть буду!
— Почему мне не сказала? — тихо спросил Виталий.
— У тебя семья. Райка давеча жалилась — не спишь по ночам. Чуть задремлет, говорит, стонет или криком кричит. А тебе еще девок своих поднимать.
— Правильно, мать, без него разберемся.
Василий взял бутылку и разлил водку по стаканам.
— Не пропадать добру. Сегодня отмечусь, с завтрашнего дня на прикол. Пока все концы не сыщу.
— Свой отыщешь, это точно, — хмуро сказал Виталий.
— Тьфу на тебя! — вскинулась мать. — Как язык-то повернулся!
— Самое главное — причину сыскать, — вмешался Тельминов. — Будет причина, будет и личина. Нормальная рифмочка. Найдем гада!
— Судьба это! Судьба! — сказал Виталий и одним глотком выпил водку. Поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, сказал: — Не пошла у нашей семьи жизнь. С отца не пошла. Так и идет с тех пор. Я тоже хожу, оглядываюсь. А! … Мать тебе все расскажет. Пойду.
Он тяжело поднялся и пошел к двери.
— Дом кому продал? — спросил Василий.
— Соседу. Юрке Бондарю.
— Сам или даванули?
— Не хочу, чтобы с тобой, как с Иваном. Уезжай! Тебе еще жить да жить.
— Договорились. Ты мне вот еще что скажи. С кем его в тот раз забрасывали? Кто в вертолете кроме него был?
— Никого не было. Вертолет на задание летал. Иван к ним случайно приткнулся.
— Какое задание?
— Аркадию на базу продукты забрасывали.
— А на базе кто был?
— Зарубин. Он говорит, Иван не выходил даже.
— И все?
— На Старый прииск еще вроде залетали.
— Зачем?
— Хрен их знает. Вертолет приисковые нанимали. Иван в последнюю минуту напросился. Даже за собаками не успел сбегать. Нет концов, Васька, нету. Были бы, сам карабин зарядил, не сшел бы со следа.
— Если нет, чего за меня переживаешь? Чего выпиниваешь?
— Потому и выпинываю, что нет концов. Начнешь дергаться туда-сюда, шуму понаделаешь, зацепишь кого не следует. А мужики у нас, сам знаешь, серьезные.
— Я тоже серьезный.
— Вот и получится всерьез, а не понарошку. Ладно, пошел. Сам думай. Я тебе больше не помощник. Даже не заходи. Райка к тебе, сам знаешь… Боится. Говорит, будешь приваживать или помогать, соберу манатки и к своим вместе с пацанками. А мне уже жизнь менять поздно.
Он вышел.
Василий посмотрел на стакан с водкой, который до сих пор держал в руках, и отставил его в сторону.
— Моя Катерина тоже мне ультиматум предъявляет, — сказал Михаил.
— Лично про тебя примерно в том же духе. Я ей дверь открыл, чемодан кинул — чеши, говорю, по холодку на все четыре. Я теперь со своей справкой любую бабу уговорю. Так она…
Дверь открылась. На пороге стоял Виталий.
— С Зарубиным поговори. Был у него с Иваном разговор какой-то, когда на базу залетал. Кричали друг на друга. Зарубин говорит — ничего серьезного, так. А вертолетчик, механик, говорит, кричали. Роман Викентьевич, конечно, мужик хороший. Только чтобы Иван кричал, сам знаешь…
Он пожал плечами и вышел.
* * *
Над тайгой опрокинулось переполненное звездами небо. Наконец-то наступила ночь. То на одном, то на другом конце поселка, заводя друг друга, заполошно взлаивали собаки. Протрещал и захлебнулся за околицей мотоцикл. В домах, где еще не спали, телевизоры дружно сотрясались от очередного полицейского сериала: звучали выстрелы, кто-то истошно вопил, что-то взрывалось, выли сирены…
В летнике, во дворе у Зарубина, все еще горел свет. Отец Андрей, стоя в углу, беззвучно читал молитву и изредка крестился на небольшую привезенную с собой икону. Олег сидел за столом и что-то старательно срисовывал из
