что он мне ответил?
— Даже не догадываюсь.
— Я, говорит, её здесь дожидаться буду. Теперь только вы можете помочь.
— Чем?
— Мне товарищ из вашей съемочной группы сказал, что вы можете в вашей передаче показать его картины.
— Допустим. А что дальше?
— Отзывы потрясенных телезрителей. Он очнется, поймет, что своим искусством спасает тысячи заблудших разумов. Когда я впервые увидела его «Торсионную мистерию», у меня словно пелена с глаз упала. Я сразу все поняла. Вы тоже все поймете…
— Поздно, к сожалению.
— Что вы имеете в виду?
— Вчера он сжег все свои картины.
— Все?! — Она с ужасом смотрела на меня.
— Все, — немного поколебавшись, подтвердил я.
Утром мы уезжали. Катер медленно отходил от берега, взбудоражив и замутив винтом темную прибрежную воду. Гриша снимал открывающуюся с реки панораму монастыря.
Катер еще не очень далеко отошел от берега, когда в кадре появился скачущий на коне мальчишка.
— Э-э-э-эй! — кричал он высоким пронзительным голосом. — Журналюги! Венька в церкву вошел!
— Чего он орет? — выглянул из рубки Дубовой. — Нам, что ли?
— Отличный кадр! — не отрываясь от визира, сказал Гриша.
— А-а-а-а… — неразборчиво кричал мальчишка, то исчезая, то появляясь за прибрежными кустами.
Я представил себе лицо Вениамина, стоявшего перед иконой Спасителя. Колеблющийся теплый свет свечей словно разгладил и смягчил жесткие испитые черты его лица, из глаз исчезли страх и недоверие. Он чуть слышно шептал молитву, которую распевно подхватил одинокий женский голос и словно понес её вверх — сначала к солнечным лучам, пробившимся сквозь прорези купола, затем все выше и выше, над собором, над монастырем, над облаками…
Самолет прорвался сквозь пелену облаков, и внизу открылась бескрайняя панорама гор и тайги. Это был Алтай.
Как видение иного, совершенно отличного от нашего повседневного мира, стоит продлить этот полуфантастический пролет мимо заснеженных вершин, над лентами стремительных бурных рек, внутри глубоких, стиснутых непроходимыми скалами ущелий, над гладью неподвижного, похожего на огромное зеркало озера, в котором отражаются облака, бездонное небо, прибрежная тайга…
Тревожный горловой напев шаманского камлания сначала возникает издалека на этом пролете, как бы приоткрывая не то душу, не то далекое и все еще неведомое прошлое этого до сих пор таинственного и до сих пор прекрасного уголка Земли. Напев становится все громче, ближе, отчетливее. В нем звучат то тревожные, то молящие ноты, то нечеловеческая тоска, то дикая отчаянная радость и одновременно парализующий страх, который овладевает человеком при встрече с неведомым…
Задыхаясь, обливаясь потом, мы поднимались по крутому склону по пояс в диком луговом разнотравье. На плече я тащил штатив. Поотстав, еле передвигал ноги Гриша с телекамерой.
Открывшееся нашим глазам небольшое плато заканчивалось у самой кромки ледника. Посредине его горел большой костер. Бездымное пламя было почти неразличимо в ярких лучах закатного солнца. И только фигура шамана за костром, поднявшего над головой бубен, искаженная потоками горячего воздуха, дрожавшая, переламывающаяся, казалось плывшая в невесомом замедленном движении, не касаясь земли, выдавала жар пылавшего огня. Несколько неподвижных фигур в белом сидели полукругом в десятке метров от костра. Шаман опустил бубен, потрясая им, низко согнулся и, словно крадучись, пошел, все убыстряя шаги, вокруг костра. Мы видели его то отчетливо и ярко, то его фигура почти растворялась в воздухе, скраденная заметавшимся пламенем.
Гриша, припав к визиру, забыл и про усталость, и про заливавший лицо пот. Я пытался разглядеть лица сидящих, но они были неразличимы. Все они не отводили глаз от фигуры шамана, все разом вздрагивали от его резких гортанных криков.
— Узнать бы, что здесь происходит? — прошептал я Грише. Тот не отрывался от камеры — зрелище было живописным, ярким, необыкновенным.
— Юрпет Саол вводит посвященных в состояние «повышенного сознания», — услышал я рядом над головой негромкий голос.
Вздрогнув, я оглянулся, поднял голову. На небольшом каменном уступе, в густой тени которого, за прикрытием развала камней расположились мы с Гришей, в позе лотоса сидел Андрей. На нем была такая же, как на остальных, длинная белая рубаха, вокруг лба, охватывая волосы, повязана зеленая лента.
— А ты почему не с ними? — в полной растерянности задал я нелепый вопрос.
— Вам лучше уйти отсюда, — не глядя на нас и не меняя выражения лица, сказал Андрей. — Спускайтесь, я вас догоню.
Гриша умоляюще смотрел на меня.
— Потрясающий режим. Несколько минут, пока солнце не село. Лучшие кадры в моей жизни.
— Снимай, — сказал я и снова посмотрел на Андрея.
Его губы не шевелились, но я отчетливо слышал его голос:
— Бесполезно. Изображения не будет. Юрпет не хочет. Если вы сейчас же не уйдете, будете наказаны. Уходите.
— Будем ждать на тропе, — сказал я. — Без тебя не уйдем.
Андрей чуть заметно склонил голову.
По крутой тропе вдоль водопада мы спустились к озеру. Андрей подошел к вытащенной на берег лодке, легко столкнул её на воду.
— Со мной или будете ждать свой катер?
— С тобой, конечно.
Мы с трудом разместились в лодке, Андрей сел на весла.
— Как вы меня разыскали? — спросил он, сильным гребком разворачивая лодку к далекому противоположному берегу.
— Честно говоря, сами не знаем.
— Дубовой расстарался, — зачем-то ввернул Гриша.
— Кто такой Дубовой?
— Долго рассказывать, — сказал я. — Но придется. Куда плывем?
— Ко мне.
— Это хорошо. Нам надо о многом поговорить.
— Вам?
— Тебе тоже. Мы уже второй месяц идем по твоему следу.
— Зачем?
— Чтобы найти тебя.
Лодка все дальше и дальше отплывала от берега.
— Ты что, собираешься переплыть озеро?
— Я живу на той стороне. Разве ваш Дубовой не сказал вам об этом?
— Он сказал, что ты будешь наверху, у костра. А если ветер? В этой скорупке мы в два счета к рыбам сыграем.
— Не будет ветра.
— Уверен?
— Юрпет зажигает огонь только в безветренную погоду. Пламя должно быть спокойным.
— Юрпет — это шаман?
— Юрпет — гуру.
— Ты решил стать шаманом?
— Я еще ничего не могу решать. Я пока ищу свой путь.
— Как ты узнаешь, что он твой?
— Просто узнаю.
— Вениамин сжег свои картины.
— У него свой путь.
— Оставил только портрет Лены.
Андрей спокойно греб, в лице и глазах я не заметил ни малейшего интереса.
С середины озера открылась великолепная панорама прибрежных гор. Золотисто-красный закат придавал окружающему пейзажу вид нарочитой красивости и тревоги. Гриша не выдержал и поднял камеру. Я поднес палец к губам, показывая, чтобы он включил микрофон.
Не дождавшись ни вопроса, ни ответа, я спросил:
— Лена с тобой?
— Нет. Она живет у моих хороших знакомых.
— Нам рассказали, что она была очень больна.
— Сейчас ей лучше. Если вы её увидите, скажите,
