в своих покоях, даже прислуге не показывалась, обрезала волосы, бывшие такими длинными, и собственной волей в монахини постриглась. Прислуга столпилась, плачет, но все уговоры уже напрасны. Дама говорит: «Так тяжело мне, что умереть готова, но смерть все не приходит. Став монахиней, буду хоть свершать обряды и молиться. Так что не поднимайте шума, не переполошите людей». А дело было вот как: Хэйтю наутро после встречи хотел было послать к ней посыльного, но вдруг зашел за ним начальник управления провинции, пригласил его на прогулку, поднял дремавшего Хэйтю: «До сих пор вы спите?» Так, гуляючи, он завел Хэйтю довольно далеко. Пили вино, шумели и не отпустили Хэйтю. Едва он вернулся, надо было сопровождать в Ои императора Тэйдзи. Там он провел две ночи, служа императору, и сильно охмелел. Наступил рассвет, государь вернулся, и Хэйтю собрался идти к даме, но «путь был прегражден», и тогда с собравшимися придворными отправился он в иное место. Как, должно быть, она волнуется, не понимая, в чем дело, с любовью думал он. Вот уж сегодня – хоть бы скорее стемнело – он отправится к ней и сам расскажет обо всех обстоятельствах, да и письмо пошлет, размышлял он, когда хмель отлетел от него, и собрался идти к ней. Но тут постучали в дверь. «Кто там?» – спросил Хэйтю. «Хотим кое-что сообщить господину младшему управителю [269] », – говорят ему. Посмотрел он в щелку, а там стоит прислужница той дамы. Сердце его забилось. «Иди сюда», – сказал он, взял письмо, посмотрел, а внутри источавшей аромат бумаги оказалась отрезанная прядь ее волос, свернутая кольцом. Полный недоумения, смотрит он, что там написано в письме, и видит:
Ама-но кава
Сора нару моно-то
Кикисикадо
Вага мэ-но маэ-но
Намида нарикэри
Небесная река
На небе есть —
Так я слышала.
Но это – из моих глаз
Льющиеся слезы [270] —
так было написано. Понял он, что она, видно, стала монахиней, и в глазах у него потемнело. В смятении спрашивает он прислужницу, а та отвечает: «Уже совершен постриг. Оттого дамы и вчера и сегодня беспрестанно плачут и скорбят. Даже у таких ничтожных, как я, сердце болит за нее. Такие прекрасные волосы обрезаны!» Сказав это, она расплакалась, и тут кавалер погрузился в глубокую печаль. «Как же это так, из-за его любовных похождений оказалась она в таком ужасающем положении!» – терзался он, но терзания его уже были напрасны. Плача, написал он ей в ответ:
Ё-во вабуру
Намида нагарэтэ
Хаяку то мо
Ама-но кава-ни ва
Са я ва нарубэки
Этот мир оплакивающие
Слезы льются,
Но так поспешно
В реку Небесную
Превращаться надо ли? [271]
«И сверх этого ничего сказать не могу. Сам вскорости к ней буду», – сказал Хэйтю. И вот он действительно пришел. Дама же в это время затворилась в гардеробной. Рассказал он челяди, как все было, обо всех препятствиях и зарыдал – никак не мог унять слез. «Позвольте мне с вами поговорить. Хоть голос ваш дайте услышать!» – говорил он, но ответа ему все не было. Не знала она, какие помехи стали на его пути, и, видно, подумала, что он говорит с ней из жалости. А кавалер был неподдельно глубоко опечален [272] .
104
Письмо Сигэмото-но сёсё [273] от дамы:
Кохисиса-ни
Синуру иноти-во
Омохи идэтэ
Тофу хито араба
Наси-то котахэё
От любви
Прервавшуюся жизнь мою
Вспомнив,
Если спросит кто-нибудь обо мне,
Ответь: уж нет ее [274] .
Сёсё в ответ:
Кара-ни дани
Вага китаритэхэ
Цую-но ми-но
Киэба томо-ни то
Тигири окитэки
Даже останкам ее
Пусть скажут, что я приходил.
Ведь если, подобно росе,
Таять – то вместе.
Такую давали мы клятву.
105
Дочь Накаки-но Оми-но сукэ стала духами одержима [275] и заболела. Врачевателем [276] ее стал послушник Дзёдзо-дайтоку, и люди поговаривали о них разное. Да и на самом деле это были не простые сплетни. Стал он навещать её тайно, но люди принялись судачить еще больше, и вот он решил оставить этот мир и удалиться.
Укрывшись в местности под названием Курама, он совершал молебны и обряды. Но все он с любовью хранил память о той даме. Вспоминал он столицу и творил молебствия, погруженный в печаль о столь многом. Однажды, плача, лежал он ничком, посмотрел ненароком рядом с собой, видит – письмо. Откуда тут быть письму, подумал он, взял его, и оказалось оно от той дамы, по которой он тосковал. Написано было:
Сумидзомэ-но
Курама-но яма-ни
Иру хито ва
Тадору тадору мо
Кахэри кинанаму
В черной одежде монаха
На горе Курама
Обитающий человек
Все блуждает, блуждает…
Но как я хочу, чтобы он возвратился [277] —
так гласило письмо. Очень он был изумлен: да через кого же послала она, все ломал себе голову. Никак не мог понять, как же случилась такая оказия. Дивился он и как-то в одиночку дошел до ее дома. А затем снова скрылся на горе Курама. Потом послал ей:
Караку ситэ
Омохи васуруру
Кохисиса-во
Утатэ накицуру
Угухису-но ковэ
Только-только
Удалось позабыть
О любви,
И вновь о ней запел
Голос соловья [278] .
В ответ было:
Сатэ мо кими
Васурэкэрикаси
Угухису-но
Наку ори номи я
Омохиидзубэки
И вправду, видно, ты
Забыл обо всем,
Если, только когда соловей
Запоет, обо мне
Вспоминаешь [279] —
так она сложила.
Дзёдзо-дайтоку еще сложил:
Вага тамэ-ни
Цураки хито-во ба
Окинагара
Нани-но цуми наки
Ё-во я урамицу
Ко мне
Столь равнодушную
Покидая,
Ни в чем не повинный
Свет стоит ли мне упрекать [280] …
Эту даму в семье особенно берегли и лелеяли, и хоть сватались к ней принцы и самые высокие чины, но родители предназначали ее к служению государю и не разрешали ей выйти замуж. Но после того как все это случилось, и родители от нее отступились.
106
Хёбугё-но мия [281] , ныне покойный, в те времена, когда с этой дамой еще ничего не случилось, сватался к ней. Вот он однажды послал ей:
Оги-но ха-но
Соёгу гото ни дзо
Урамицуру
Кадзэ-ни уцуритэ
Цураки кокоро-во
Как листья оги,
Что от ветра поминутно
Оборачиваются изнанкой,
Так от ветра меняется
Жестокое сердце [282] .
Эту танка сложил он же:
Асаку косо
Хито ва миру рамэ
Сэкикава-но
Таюру кокоро ва
Арадзи-то дзо омофу
Пусть
