во Второй мировой войне. Он отдал годы своей жизни во славу Родины, которая не разрешала ему есть в большинстве ресторанов и спать в большинстве отелей, пользоваться теми же фонтанчиками для питья и туале-
38
тами, что и белые ребята. Он получил пулю в плечо за страну, которая даже не печатала объявления в газете о его дне рождения или о его свадьбе.
И в то время когда он играл в бейсбол и когда закончил играть, чтобы прокормить семью, он работал на мельнице электромонтажником, сторожем в библиотеке, грузчиком на железной дороге. В поисках лучшего места свою семью из восьми человек он перевез из Миссисипи в Чикаго, а потом в Портленд. Этот человек, казавшийся Кларенсу таким большим в детстве, а со временем ставший ниже из-за ссутулившихся плеч и согнувшейся спины, как Моисей, вел своих людей через пустыню в поисках земли обетованной. Его тело ослабело, а время и обстоятельства жизни оставили на его лице глубокие морщины. Но ничто не могло погасить его постоянную улыбку и сияние глаз. Казалось, что его глаза и губы живут и черпают силу из какого-то неведомого источника, не из этого мира.
— Нам надо ехать на похороны, малыш, — прошептала Же-нива Кларенсу, — Харли забрал детей пятнадцать минут назад, и они уже на месте.
Похороны. Это слово ворвалось в него. Он сурово напомнил Богу об их сделке: «Ты не можешь забрать Фелицию».
Кларенс, нежно поддерживая отца, помог ему дойти до машины. Папа надел похоронный костюм, а Кларенс был в рубашке с короткими рукавами. Его черный пиджак оставался в машине. Воздух был настолько плотен и насыщен влагой, что он чувствовал себя так, как будто на нем была надета фланелевая теплая рубашка. Они подошли к машине с сохранившимся до сих пор запахом мокрой кожи, напоминающем ему о ночном кошмаре, бывшем четыре дня назад, от которого он до сих пор не опомнился.
Пока они ехали, Кларенс приготовил себя к негритянским или, как обычно говорят, черным похоронам. С белых похорон уже через час возвращаешься на работу, как раз к тому времени, когда надо ответить звонившим тебе в течение дня. Работа священника на белых похоронах заключается в том, чтобы облегчить страдания. На черных — растянуть их как можно дольше. Сейчас он предпочел бы быть на белых похоронах, а не на черных.
Они приехали к церкви «Авен-Езер» в северном Портленде, находящемся на расстоянии пяти километров от больницы и в двух километрах от дома Дэни, в самом сердце «черной» части
39
города. Это было его третье посещение церкви. Дважды он был здесь с Дэни по ее настоятельной просьбе. Сегодня более чем когда-либо он был здесь из-за нее, но без нее. На этот раз ее не было. Возможно, если бы он согласился пойти в церковь, она бы не умерла. Эта и сотни других абсурдных мыслей роились у него в голове, атакуя его, как летучие мыши, слетающие с чердака. Припарковавшись на церковной стоянке и выйдя из машины, он собрал себя в кулак, потому что видел уже суетящихся людей, готовых к оплакиванию.
— Кларенс! О, мой Бог! Кларенс!
— Нам будет так не хватать ее... О-о-о!
Объятия и слезы окружали его со всех сторон. Это были не повседневные приветственные рукопожатия с дружескими похлопываниями по спине, а долгие, настоящие. Никто не умеет плакать так, как черные люди — у них столетия практики. Кларенс с трудом пробирался сквозь море людей к входу в церковь, не видя никого, кто действительно мог бы поддержать его и утешить в эту минуту.
— Привет, Кларенс. Я очень сожалею, — это было совершенно другое приветствие, а рукопожатие, не объятия, достаточно сдержанным. Кларенс встретился взглядом с Реджинальдом Норкостом, известным членом муниципального совета, в его ведении находился и район северного Портленда. И хотя он был белым, но известность приобрел, как хороший адвокат при защите черных.
Кларенс кивнул ему и ничего не сказал. Ему было интересно, что этот политик делает на похоронах его сестры.
Как и большинство в северном Портленде, Дэни доверяла Норкосту. А Кларенс, наоборот, видел в нем претенциозного бюрократа, демонстрирующего свою деловитость. Пытался проявлять заботу обо всех, как мать Тереза, но она не носила Ролекс, как Норкост, не водила «Бимер», одну из самых престижных машин, и не курила модные сигары, празднуя политические победы.
— Посмотри на этих людей. Они пришли потому, что Дэни коснулась их жизней, — сказал Норкост, — ты можешь гордиться этим.
— Я горжусь.
— Господин Норкост! — кто-то из толпы возбужденно приветствовал государственного мужа. Кларенс наблюдал за слугой народа, с радостью пожимающего руки окружающих
40
Людей. Появление на похоронах преследовало определенную цель — предстоящие выборы. Это было так очевидно. Норкост ■сегда умел использовать подходящие обстоятельства. Ничего удивительного, что его рейтинг был самым высоким среди кандидатов на пост мэра в следующем году. В сорок четыре года ОН достиг вершин популярности, и в будущем, наверное, станет сенатором или членом правительства.
За ним следовала его жена Эстер, статная женщина, уже основательно поседевшая, но хорошо выглядящая, с несколькими косметическими шрамами — личная и политическая ценность своего мужа. Всегда доброжелательная и элегантная, она носила сногсшибательные украшения, включая и золотую булавку в форме ангела-хранителя, которая сразу бросалась в глаза. «Ангел-хранитель Дэни должно быть свое отработал».
Женива как раз обернулась и заметила ее:
— Эстер!
— О, Женива! — Эстер Норкост обвила руками Жениву Абернати. Они встречались прежде и испытывали родство.
— Так хорошо, что ты пришла, Эстер. Спасибо тебе!
«Она пришла только потому, что здесь должен был присутствовать ее муж в интересах предвыборной кампании».
Кларенс наблюдал за женщинами и видел, что обе они плачут. Он почувствовал укор вины, понимая, что Эстер может быть абсолютно искренна в своих чувствах. Он думал, что возможно они — «два сапога — пара», а Женива всегда говорила, что он циничен.
Темнокожий, в белых перчатках и смокинге, церемониймейстер, неся себя с апломбом, усадил Кларенса с семьей в первом ряду церкви Эбенезер.
Хор, покачиваясь взад и вперед, страстно запел старую песню рабов «Скоро я избавлюсь от тяжелой жизни на земле, тяжелой жизни на земле и буду
