соседней деревне всё мужское население, от маленьких мальчиков до глубоких стариков, согнали на мост и сбросили в реку, перед этим разбив им головы прикладами ружей. Ещё в одном городе турки вырезали всех, кто принадлежал к мужскому полу, числом более тысячи человек, а всех женщин, изнасиловав, сожгли ещё живых в местной церкви.
Христианам отрезали языки, отрубали руки и ноги, нарезали из кожи ремни, сажали на кол; даже малые дети не могли избежать такой жестокой участи — среди турок были особенные мастера своего дела, которые могли разом разрывать младенцев, схватывая их за обе ноги.
Надо было видеть лица тех, кто рассказывал мне о чудовищных деяниях турецких.
— Нам бы только оружие получить, — говорили мне. — Все поднимемся на турок от мала до велика!..
* * *
Тем временем вернулся из Черногории князь Долгорукий. При встрече со мною был он подавлен и в глаза смотреть избегал.
— Ну, как прошёл твой вояж, господин майор? Видел ли ты государя нашего Петра Фёдоровича? — спрашиваю я его. — Как приняли тебе черногорцы; готовы они против турок подняться, если надобность настанет?
— Не знаю, что и ответить, ваше сиятельство, господин генерал, — говорит он. — Самозванца я видел: ловок шельма, что тут скажешь!.. Когда мы в Цетинье, столицу черногорскую прибыли, нас встретил весь народ во главе с духовенством. У них светской власти нет: правит всеми делами митрополит, ныне именем Савва; я ему объяснил, что подлинный государь Пётр Третий умер и погребён, а они у себя самозванца приветили. Митрополит возмутился, собрал народ и с моих слов объявил сего самозванца плутом и бродягой. Народ кричать стал:
— Ах, он обманщик! Повесить его! Изрубить на куски!
«Стефан Малый».
Самозванец, выдававший себя за Петра III в Черногории.
Гравюра XVIII века
Мне митрополит Савва переводил всё в точности, он наш язык отменно знает.
А спросите, ваше преосвященство, окажут ли они императрице Екатерине верность и усердие, пойдут ли с турками воевать, если она призовёт? — прошу я митрополита.
Он к народу обратился — в ответ крик ещё громче:
На небе Бог, на земле Россия! Давай крест, все присягнём русской императрице!
Тут же начали крест целовать; я раздал им четыреста дукатов, а про себя думаю: «Выполнено данное мне поручение. Зря я опасался: легко всё прошло». Пошёл отдыхать с чистой совестью.
Да не тут-то было! На рассвете вдруг такая пальба поднялась, что я подумал — турки напали! Выскакиваю в чём есть, пистолет держу наготове, — вижу, а народ-то в восторге: какие там турки! Оказалось, самозванец прискакал, и черногорцы в сей же час к нему переметнулись, вчерашнюю свою присягу совершенно позабыв. «Ах, разбойники! — думаю. — И про то, что крест целовали, и про дукаты мои уже и не вспоминают! Вот народец-то! Ну, сущие разбойники!». Оделся наспех, пошёл к митрополиту.
Делать нечего, у нас сегодняшним днём живут, — вздыхает он. — Сей самозванец народом любим за отчаянность и отвагу; придётся вам как-то договариваться.
Идём на площадь перед монастырём, где большая толпа собралась. Здесь я самозванца в первый раз увидел: ничем он не похож на покойного императора Петра Третьего.
Пока я его разглядывал, он мне тихо говорит на чистом русском языке:
Отойдёмте в сторонку, господин майор. У нас интересная беседа может получиться. Отошли, и он продолжает:
Какая вам нужда, кто я по происхождению, главное, черногорцы меня слушаются и одному мне подчиняются, а я готов верой и правдой государыне-императрице служить. Сами решайте, что вам предпринять.
А что решать — всё уже само собой решилось… Вернулись мы на площадь, и я его подлинным государем назвал и ленту свою орденскую на него навесил.
Снова пальба началась, народ кричит:
Слава императрице Екатерине! Слава государю нашему Петру Третьему!
Я объявил, что их государь отныне признанный правитель страны, а от нашей государыни распоряжения не замедлят последовать. С тем и расстались, и этот шельма самолично меня до побережья проводил — он лучше других дорогу знает…
Когда Долгорукий рассказ свой закончил, я смеха сдержать не смог:
— Ну, Юрий Владимирович, уморил! Выходит, ты, офицер её величества, самозванца императором признал!
— А мне не до смеха, Алексей Григорьевич, — говорит он. — Сколько лет я императрице непорочно служил, а ныне вот что вышло!
— Не тужи, — отвечаю я ему. — Матушка-императрица умысел сего самозванца опасным для себя не считает, лишь бы России польза была. Я отпишу в Петербург и полагаю, будет тебе прощение.
Впоследствии так и получилось; а ещё я написал императрице, что все православные народы, под турками страдающие, готовы по первому призыву на борьбу с ними подняться — прав был Григорий.
И ему тоже письмо написал, где говорил, что труда очень мало стоить будет привести против турок эти народы, которые храбры, любят меня и товарищей моих за единоверие; всё, повеленное мною, хотят делать. А уж если войну начинать, писал я ещё, то воевать до Константинополя и освободить всех православных от ига тяжкого, — и привёл слова Петра Великого о том, чтобы турок выгнать на прежние их жилища в песчаные степи.
* * *
Пока мы всем этим занимались, турки сами войну России объявили, а из Петербурга пришло известие, что императрица направила в Средиземное море наш флот. Это было ожидаемо, — неожиданным стало, что меня флотом и всей морской экспедицией в греческом архипелаге командовать назначили. Какой из меня флотоводец, я на кораблях сроду не хаживал, на море меня укачивает; в Италию посуху добирался, кружным путём, — но коли назначили, делать нечего: Орловы от службы никогда не бегали.
Стал я думать, где флот принять: бухта нужна была удобная, в которой корабли укрыться могли бы, запасы пополнить, а люди отдых получить. Но всё побережье до самых турецких границ итальянцам и австрийцам принадлежало, а они русский флот принять опасались. Мы с Дунайкой и Ерофеичем много подходящих мест высмотрели, однако видит око, да зуб неймёт!
Особенно хороша была бухта около Ниццы — это город такой на берегу моря, Сардинскому королевству принадлежит. Бухта глубоководная и укромная, а вокруг лес на холмах растёт и родники бьют.
— Что нам разрешение вымаливать? — сказал я тогда. — Купим эту бухту хоть на время — и всего делов!
— Верно, когда она наша будет, мы в ней корабли и разместим — кто нам воспрепятствует? — радуется Дунайка. — Молодец, Алехан!
— Это же сколько денег уйдёт? — возражает нам Ерофеич. — Да и согласятся ли местные канцеляристы?
— Денег жалеть не будем, а канцеляристы везде одинаковы: им в лапу дай,
