председательствует над компромиссами между «боссами», представляющими различные важные экономические и общественные группы: «...Разумеется, что группа, занимающаяся лоббированием, не только не является презренной вещью, каковой её обычно считает философ-идеалист, но она абсолютно необходима для функционирования промышленной демократии...Какими бы неприглядными бы ни был босс в некоторых своих приёмах, без него у вас не будет мира свободы: право группы на политическое барышничество является единственной практичной альтернативой гестапо и концлагерям».
После второй Мировой войны те либералы свободного рынка, которых называют «неолибералами» или «либератарианцами», вроде Людвига фон Мизеса и Фридриха Хайека, настаивали на том, что западные страны больше не могут считаться либеральными в экономическом отношении. Они были правы. Даже в самых дружественно настроенных к бизнесу послевоенных демократиях, таких, как США, Великобритания и Западная Германия были смешанные экономики, которые отличались теми или иными формами переговоров между профсоюзами и бзнесом, экономическими регуляциями и государственными расходами — которые были бы политически невозможными до Великой Депрессии и Второй Мировой войне. В рамках послевоенной Бреттон-вудской системы обмен валют контролировался, а контроль за движением капиталов в западноевропейских странах был смягчён только к концу 1950-х годов.
Первая классовая война в промышленных странах запада между менеджерским надклассом и рабочим классом закончилась после 1945 года национальными классовыми копромиссами, такими как Новый Курс в США, целью которых было купить социальный мир сперва в военное время, а затем во время послевоенного экономического восстановления за счёт инкорпорации ранее маргинализованных рабочих и семейных фермеров в в национальные структуры власти. Демократический плюрализм в Северной Америке и Европе, альтернатива крайностям либерализма свободного рынка, социализма и государственного корпоратизма, убедил представителей национальных надклассов поделиться властью и вступить в переговоры с элитами более низкого уровня, выступавшими как политические боссы общин рабочего класса в трёх сферах — политической, экономической и культурной.
В 1950-е годы в Западной Европе и США была новая демократическая плюралистическая эпоха, в значительной степени основанная на реформах и институтах военного времени. Детали отличались в Америке Эйзенхауэра, Франции де Голля, Германии Аденауэра. Но везде в демократических западных странах классовый конфликт между менеджерскими элитами в экономике, политики, СМИ и системе образования был ограничен и направлен в рамки институциональных переговоров.
В США и везде в мире кампаниям за юридическое и политическое равенство расовых и этнических меньшинств потребовалось на целое поколение больше для победы. Но демократические правительства западных наций были стабилизированы интеграцией двух групп — городских рабочих и семейных фермеров — которые были маргинализованы и эксплуатируемы на ранних стадиях менеджеского капитализма. В одной западной стране за другой необходимость мобилизовать призывников и рабочих для войны и страх перед возвращением вызванным Депрессией радикализмом убеждали надкласс нехотя пойти на «новые курсы» с национальным рабочим классом. Результатом стал беспрецедентный уровень процветания рабочих и экономического роста в годы, известные во Франции как «славное тридцатилетие», три десятка лет после 1945 года.
Но вызванный войной классовый мир внутри западных демократий не продлился долго. Для многих членов менеджерского надкласса необходимость поделиться властью, богатством и культурным престижем с мелкими трибунами рабочего класса, вроде боссов профессиональных союзов, руководителей религиозных организаций и политиков из провинциальных городов, была бесчестьем, которое можно было терпеть только из-за принуждения и только до тех пор, пока они не смогут освободиться от того, что сдерживает их.
Глава IV. Неолиберальная революция сверху
Классовый мир между надклассами и рабочими классами западных стран никогда не были чем-то больши, чем временным перемирием. Неолиберальные экономисты, такие как Милтон Фридман и Фридрих Хайек ежегодно собирались в своём приюте в Мон-Пелерин, Швейцария, чтобы мечтать о низвержении нового режима и создании глобальной утопии свободного рынка. Культурные либералы, маргинализованные послевоенной «обывательской» культурой, с её почтением к традиционалистской и религиозной чувствительности рабочего класса, нашли свои убежища — богемные кварталы на левом берегу Сены, в Сан-Франциско, в Гринвиче и в бесчисленных кампусах колледжов, куда хлынули ветераны и их дети.
К началу XXI века благодаря тому, что социальный критик Кристофер Лэш назвал «восстанием элит» демократический плюрализм в демократиях по обе стороны Атлантики был разрушен и заменён нынешним режимом технократического неолиберализма — новой ортодоксии дипломаированного менеджерского надкласса, чьи представители одновременно господствуют в правительствах, корпоративных советах директоров, университетах, фондах и СМИ западного мира. Неолиберализм является синтезом экономического либерализма свободного рынка правых либератарианцев и культурного либерализма богемных/академических левых. Его экономическая модель основывается на глобальном налоговом, регуляционном и трудовом арбитраже, ослабляющем как демократические национальные государства и национальное большинство рабочего класса. Предпочтительной моделью правительства для него является правительство аполитичное, направленное против большинства, элитистское и технократическое.
В области экономики революция сверху началась в 1970-х годах. Интеллектуальное и политическое восстание [тех лет] считало, что институты вроде трёхстронних переговоров между бизнесом, профсоюзами и правительством о размере заработной платы, профессиональные союзы и государственное регулирование отраслей промышленности как коммунальных услуг, являются препятствиями как для экономического прогресса, так и для личной свободы. Со стороны правого фланга надкласса эти учреждения громились либератарианскими экономистами как «кумовской капитализм», а консервативными специалистами по конституционному праву как посягательства на теоретически квази-роялистскую «унитарную власть» президента. Со стороны левого фланга надкласса многие из тех же самых учреждений демонизировались прогрессистами, отстаивавшими общенародные интересы, вроде Ральфа Надера, чьи избиратели состояли из зажиточных реформистов с хорошим образованием. Политолог Теодор Леви отчеканил термин «либерализм групп по интересам» и использовал его к структурам Нового Курса как оскорбление.
К 1986 году двупартийный консенсус среди американских интеллектуалов и политиков гласил, что доставшиеся от прошлой эпохи институты демократического плюрализма являются как коррумпированными, так и неэффективными. Журналист Николас Леманн чувствовал себя обязанным объяснить, почему сторонники Нового Курса в первую очередь поддержали «либерализм групп по интересам»: «...Чтобы понять это как искреннюю позицию, вам нужно представить, как мир в 1940-е годы выглядел для либералов... [Франклин Рузвельт] последовательно игнорировал систематические советы левых и вместо этого принял непоследовательное лосктуное одеяло программ, предназначенных для решения конкретных проблем — и это спасло страну.....Тогда доводы, приводимые от имени населения страны в целом казались гораздо более подозрительными, чем теперь, потому что в этой области господствовали сталинисты, идеологи чистого капитализма внутри США и Гитлер и Муссолини за рубежом.... Кроме того тогда, поколение назад, было — что ещё более непредставимо сейчас, в эру популистской политики - серьёзное недоверие к «человеку массы» со стороны американского истеблишмента. Демагоги могли использовать современные средства связи, чтобы сеять фашизм в народе, но мудрые руководители групп по интересам, которые игнорировали бы «космический энтузиазм индвида» (опять выражение
