с невидимым собеседником. Мартин не дал закончить, не стал разбираться. Он – снова начал молитву:
– Триликий, дай благодать Твою мне...
Щёлкнул плетью – и колдун завопил, закрыв руками выбитые глаза. Мартин махнул булавой, с хрустом сбил в полёте прыгнувшую сколопендру. Отлетев, тварь впечаталась в стену. Вторая бросилась по полу – но удар плети был быстрее, начисто снеся её мерзкую голову.
Ещё три щелчка – и фамильяры были добиты. Дёргаясь в конвульсиях, лишь расплескали по комнате внутренности и душную гнилостную вонь. Крик Юлиана изменил тональность, растерял всю человечность. Теперь он напоминал многоголосый звериный вой – яростный и отчаянный.
Анна не выдержала, выронила нож и повалилась на пол без сознания. К лучшему: ей не стоит так близко видеть силу Четвёртого, не всякий человеческий разум может оклематься после неё.
От воя колдуна в жилах стыла кровь, а разум начинал метаться безумно и бестолково у любого… кроме Третьих. Мартин шагнул вперёд – а навстречу ему рванули грязно-бурые склизкие щупальца.
– …Ты – кров душе моей, оплот Ты мне и пристанище…
Ярко полыхнула белая вспышка – и щупальца лопнули, разбрызгав вокруг зловонную жижу: на пол, стены, потолок… Но не на Третьего.
Мартин снова шагнул, преодолевая сопротивление будто бы загустевшего воздуха.
– Уйди! – отчаянно взвыл колдун, породив эхо из сотен мерзких голосов, больше похожих на скрежет стали. – Уйди, Плеть! Я не остановлюсь! Я – верну мать!
– …сила Ты есть моя и опора, и есть Ты мой путеводный свет… – монах не ответил, только скривился, не прерывая молитвы. Юлиан хотел воскресить мать? Вот так – ценой семи жизней, в теле демона? Ещё и – зачав собственным семенем в теле Анны? Неужели сам не понимает, насколько это безумно?
– Это не справедливо! – надрывался колдун. – Почему старый ублюдок жил, а она умерла в позоре?! Это – ваш бог?! Это – его справедливость?!
– …и стану я плетью Твоею и сталью Твоею! – прорычал Мартин окончание молитвы, словно бы отвечая этим на вопрос колдуна. – Я – возмездие Твоё и Твоя справедливость! Так было, так есть, и так будет!
Тело налилось силой, изо рта и глаз ослепительными лучами ударил свет. Мартин сделал последний шаг – и ударил плетью. Она сверкнула яркой молнией, оглушительно грохнула.
Колдун замолк, упал на колени. В установившейся звенящей тишине по полу застучала отрубленная голова. Через миг – набок завалилось тело.
Юлиан оказался куда сильнее, чем ожидал Мартин. В менее удачных обстоятельствах он мог бы доставить немало проблем – и поэтому брать его живым монах передумал. Риск не стоил того.
Мартин убрал оружие и осенил себя святым знаком. Огляделся и с досадой скривился: всё вокруг было заляпано кровью и демонической слизью. Нужно было осмотреть Анну, проверить пастора – вдруг и он ещё жив? Обыскать вещи Юлиана…
– Вот… Четвёртый! Да простит меня Триликий…
***
Анна была в порядке, просто потеряла сознание. Мартин закинул её по плечо, поразившись, какая она всё-таки лёгкая и хрупкая. Оставил в нефе, на скамье. Нечего девице с трупами тёмных тварей в одной комнате валяться.
Бегом взбежал на второй этаж, толкнул дверь в комнату пастора. А когда она не поддалась – вышиб ударом ноги и ворвался внутрь.
Веры, что пастор жив, у него не было. Как бы ни был милостив Триликий к верным служителям своим – колдун, скорее всего, знал, что делает.
Мартин ошибся. Смертельно бледный, даже какой-то посеревший, пастор взглянул на Третьего пустым взглядом запавших глаз. Может быть, Юлиан не рассчитал с ядом. Может быть, брат Александр успел почуять неладное… но почему тогда он не пытается спастись?
– Молись! – рыкнул монах, рванув к постели, где лежал старик. – Очищай кровь!
Лучшие целители – невинные девы, сёстры милосердия. Возлюбленные сёстры или даже Третьи могут разве что мелкие царапины и синяки сводить – у них другая сила. Но пасторы в своей церкви равны сёстрам милосердия. Брат Александр мог бы исцелить себя. Но – не исцелял.
– Юлиан… – выдавил он через силу. – Он жив?
– Нет.
На глаза пастора навернулись слёзы.
– Я… Я хотел спасти себя, брат Мартин, – сказал он тихо. – Пока не услышал голос сына. Чужой голос. Голос Отверженного…
Он закашлялся, схватил Мартина за руку, сжав с неожиданной силой.
– Больше мне не нужно спасение. Только… Позволь исповедаться, брат?
Монах кивнул. Он видел, что осталось старику недолго.
– Я не хотел, чтобы она умирала, – по лицу Александра побежали слёзы. – Да, гнев охватил меня, и я хотел расплаты. Эмма, моя любовь… Она изменяла с заезжим купцом. Я лишь хотел справедливой кары. Ты знаешь – пятнадцать плетей. За… прелюбодеяние.
Он прервался, часто-часто задышал.
– Она не выдержала этот позор. Её видел весь город – нагую, униженную. И любовник, этот грязный грешник – сбежал, бросил её. А Эмма… Она полюбила его. А я – я не мог её отпустить. Не мог без неё. Думал, после кары успокоюсь – но нет. Я травил её, попрекал. Не мог простить. И она… убила себя. Я довёл её… Довёл – до этого… Юлиан так меня и не простил. Он всегда был ближе к матери. Мы с ним ругались, не ладили, только она сдерживала нас. А я…
– Ты раскаиваешься, брат Александр?
– Я… Да… – пастор подтянул Мартина ближе к себе, торопливо зашептал. – Я их погубил. И жену, и сына. Я нашёл колдовские книги, я восстановил по ним ритуал. Чтобы – вернуть Эмму. Но – не смог предать Триликого. Даже ради неё. Я спрятал записи. Юлиан… он нашёл их. Я не знал точно, но после первой же жертвы проверил тайник – всё было на месте. Думаю, он переписал. А я – прогнал подозрения из головы. Даже мысленно – не смел обвинять сына. Но – знал. В душе – знал.
Кашель снова прервал речь старика, на губах его выступила пена.
– Я погубил их, брат, – выдавил он из последних сил. – Я погубил и любимую, и сына, и всех этих несчастных детей. Всё – я!
– Ты раскаиваешься, брат Александр? – повторил Мартин, глядя на пастора. Третий не осуждал, его лицо было так же спокойно.
– Я раскаиваюсь. Я раскаиваюсь, брат! Я…
– Ты не предал Триединого, брат Александр. Ты избежал соблазн обратиться к Отверженному, прошёл
