Конечно, дураков нет, больно надо — за Врана с нечистками сражаться, пусть другие как-нибудь с этим разбираются.
Вран проносится через половину поля, даже не запыхавшись. Слышит снова голос чей-то, далеко позади его зовущий; взрослый голос, зрелый, мужской и звучный. На отцовский похожий — да только напрасно отец надеется, что Вран к его крикам прислушается. Вран своего отца знает: не верит в него больше отец. Ни в лютицу не поверит, ни в обмен одежды на горшочек. Вран даже думать не хочет о том, что ждёт его, если он вернётся.
И не будет.
Потому что до лютицы уже чуть-чуть осталось.
И глаза её впрямь совсем как человеческие. Какие и были, когда она человеком к нему вышла. Тёмные, раскосые, — только встревоженные сейчас немного. Словно не понимает она, что это Вран тут устроил. Словно не на такой переполох лютица рассчитывала.
Да Вран тоже на другое совсем рассчитывал — но что же теперь?
— Не стой, не стой, — выдыхает он, наконец к волчице подбежав. — Нельзя здесь стоять, они же сейчас за нами побегут! В лесу надо укрыться! Ну?
Тёмные глаза смотрят в его. Нет, не просто взволнована лютица — ошеломлена совершенно. С растерянностью на него смотрит вперемешку с испугом: чем ты вообще занимаешься, что тебе вообще от меня нужно?
Вран бросает быстрый взгляд через плечо на деревню. Так он и думал: уже и огни из сторожки наружу поплыли, уже несколько человек в одних рубахах из ворот выбежали, кто-то и вовсе сапоги поверх онучей торопливо на ходу натягивает. Да какое там «на ходу» — на бегу. Ломанутся сейчас все за Враном через поле, чуров по пути сшибая, и на этом всё и закончится.
— Убьют они меня, — находится Вран, умоляюще на волчицу глядя. — Жизни лишат за то, что беду на деревню накликал — этого хочешь? Посмотреть, как в последний путь меня потащат? А они потащат, если не побежим! И тебя с собой захватят — думают, что ты нечистка, а с ними у нас разговор короткий!
Не знает Вран, верит ли хоть одному его слову лютица — да и нет в этих словах ни капли правды, но щёлкает она вдруг зубами досадливо, словно смирившись.
И действительно с места быстрой трусцой трогается.
И тут доходит до Врана: следы. Каким вихрем здесь ни проносись, в какую чащу ни забирайся — по следам найдут, четыре волчьих на снегу непротоптанном останутся, два — человеческих. Вран оглядывается по сторонам лихорадочно, притормаживает, пытаясь хоть куст подходящий найти, чтобы ветку отломить и следы замести, хоть руками голыми цепочку эту скрыть, но оглядывается на него и волчица — и кажется Врану, что говорит она ему одними глазами: шевелись побыстрее, времени не теряй.
Может, и права она. Может, далеко никто ночью уходить и не будет — мало ли, сколько у нечистки подружек между деревьями прячется, вдруг план это их хитрый, чтобы всю деревню за собой увести? Может, и отец родной за Враном не пойдёт — побоится.
Вран не успевает решить, рад ли он этому или нет. Волчица вдруг хвостом резко взмахивает у самой земли — и начинается.
Ветер поднимается, крепкий, сильный; деревья под этим ветром стонут, кусты трещат, снег мигом Врану за шиворот задувается — и на следы тоже, как будто и не было их. Волчица вновь на Врана смотрит, уже нетерпеливо: долго ты ещё стоять будешь?
Вран намёк понимает — Вран больше не стоит.
Ведёт его волчица через лес тропами странными, тропами несуществующими — между самых густых деревьев, между кустов, через которые продираться приходится, по оврагам заснеженным, по которым скатываться надо, а метель внезапная за ними следует, на пятки наступая, но не догоняя — чётко вымерена эта метель, лишнего не захватывает. Вран сразу догадывается: лютица её и призвала. Видимо, не выдумывали деревенские и люты правда с природой на короткой ноге — но Вран никогда бы не подумал, что настолько.
Они скатываются в ещё один овраг — глубокий, в несколько изб высотой; вернее, это Вран в него скатывается, а волчица изящно по склону спускается, как по ступенькам невысоким. Голосов уже давно не слышно, только ветер подвывает, прямо на краю оврага замерев. Останавливается волчица, что-то в снегу быстро разрывая; останавливается и Вран, ладонями в колени упираясь, чтобы дух перевести.
Блестит что-то в снегу: ножик. Тот самый, узорчатый, с камнями.
Отходит от него на несколько шагов волчица, спиной поворачивается — и, совсем по-человечески через голову перекувыркнувшись, уже девушкой на снег приземляется.
Очень недовольной и очень обнажённой девушкой.
— Ты что творишь, Вран из Сухолесья? — рявкает она на него. — Ты что за выкрутасы мне тут выделываешь? Жизни тебя лишат, говоришь? А, может, и я захочу, за всё хорошее-то?
И Вран замечает: стоит у стены овражной треклятый горшочек.
Не обманула его девушка. И точно, вот теперь уже — железно точно это лютица, а не нечистка хитроумная.
— А что плохого, красавица? — спрашивает Вран, едва сдерживая непрошенную улыбку: не к месту она будет, только девушку ещё больше разозлит. — Ну, пробежались немного… Я тебе одежду твою принёс, кстати. Вот, держи.
Он протягивает девушке сумку; девушка её брать почему-то не спешит.
— «Что плохого»? — передразнивает она его. — Ну, даже не знаю. Я тебе что сказала? Отдай мне ночью одежду, а я тебе горшок отдам — вроде бы несложно, правда? А говорила ли я тебе: ты, пожалуйста, Вран из Сухолесья, только не забудь всех своих друзей привести, да чтобы они при моём появлении погромче кричать начали и на помощь всю деревню звать? Чтобы непременно за нечистку меня приняли, чтобы вместо встречи с тобой я со всей вашей общиной встретилась?
— А что, — спрашивает Вран как бы невзначай, — так уж со мной встретиться хотела?
Девушка хмурится.
— Ты дурачком не прикидывайся — не об этом я говорю.
— Давай начнём с простого, — предлагает Вран. — Ты оденься сначала, а потом уже меня отчитывай. Я, между прочим, свою часть уговора выполнил — а то, что у меня в общине люди странные, так это не новость.
— Да, и самый странный из них — ты, — фыркает девушка.
Но сумку у него из рук всё-таки выхватывает. Открывает, содержимое внимательно осматривая. Морщится внезапно:
— Что, и вещи мои всей деревне показал?
— Как ты… То есть — нет, конечно, зачем мне…
— По запаху, Вран из Сухолесья, — отвечает девушка, рубаху из сумки вытаскивая. — Всё чужим духом пропахло, и это не сумка твоя
