так и не ставшего рыцарем, вонзив острие меча в его горло. Парень в последний раз дернулся — и рука его безвольно упала, а обращенные ко мне глаза застыли, остекленели…
По-своему, я проявил милосердие — парень все одно был обречен, и при этом естественный конец его от раны в живот ну никак нельзя было назвать легким. А уж если бы стали добивать эсты… И ведь все в духе морали средневековой Европы, породившей даже по такому случаю кинжал «милосердия», предназначенный для добивания — «мизерикордию».
Эсты остановились, с интересом ожидая моих дальнейших действий — а я, с рыком выхватив клинок оруженосца из ножен, замер напротив них с мечами в обеих руках, и закричал во всю мощь своего голоса:
— Берите все, что было у крестоносцев — оружие, броню, лошадей, и уходите, отпустив нас! Или примете бой — но мы с собратом заберем еще много ваших жизней прежде, чем наши сердца остановятся! Мы русы — и будем драться до конца!!! Но мы не враги вам — вы напали, и мы защищались. Однако мы все еще можем разойтись миром!
— Миром?!
Вперед вышел рослый светловолосый чудин, вооруженный полноценной боевой секирой с узким лезвием — видимо, вождь отряда. И он разумеет мою речь — очень хорошо… Разве что успокоить разгневанного воина будет не так-то просто:
— Вы хотите мира, пролив нашу кровь?!
Поймав взгляд эста глазами, и уже не отпуская его, я ответил спокойно, старательно держа голос:
— Именно миром. Мы пролили вашу кровь потому, что защищались, потому, что вы первыми напали на нас. Но мы не враги вам — мы враги крестоносцев… Пусть даже сейчас у нас короткое перемирие. И еще: убитые вами воины сопровождали нас в Колывань — сопровождали как послов!
Лицо чудина, искаженное гневом, не поменяло своего выражения — разве что он еще сильнее оскалился, готовый отдать приказ атаковать. И поняв это, я резко вскинул меч, нацелив его острие в грудь противника, громко, яростно гаркнув:
— Подумай!!! Подумай прежде, чем продолжить бой, сколько еще храбрых мужей ты потеряешь сегодня в сече, вождь! Подумай, и прими правильное решение! С оружием и бронями ливонцев, с их самострелами твой отряд усилится вдвое, даже втрое! Но коли вы нападете — у тебя не останется никакого отряда, а лишь жалкая горстка выживших!
Я оборвал себя на полуслове, не успев произнести вслух: «и сам ты вряд ли останешься жив». Потому как, если в его отряде еще хоть кто-то разумеет мою речь, то вождь ни коем случае не примет мое предложение! Ибо отступиться после последней фразы — значит прослыть трусом, потерять лицо. А здесь и сейчас люди, чтобы сохранить свое лицо, могут запросто пойти и на верную смерть… Вследствие чего я стремительно сбавил тон и сменил направление мысли:
— А ведь летом, когда главные силы ордена пойдут под Псков, разве тебе не пригодились бы живые воины? Да в бронях и с хорошим оружием в руках?! Подготовив ратников, ты сумел бы заставить ливонцев дорого заплатить за пролитую кровь твоего народа! Пролитую в Юрьеве — и по всей чудской земле!
Я нарочно напомнил чудину про Юрьев, где эсты сражались плечом к плечу с новгородскими ратниками и дружинниками Вячко, напомнил о восстание 1223 года, коему оказали посильную помощь русичи — и воочию увидел колебания, сомнения на лице вождя. Тогда я решил, что нужно ковать, пока горячо:
— Ты спросишь, откуда я ведаю о том, что орден пойдет на Псков? Так вот знай, что мы не только послы новгородцев к ливонцам и свеям — мы еще и лазутчики. В Дерпте нам удалось узнать, что сразу после того, как просохнут дороги, орден тотчас начнет собирать войско, желая вторгнуться в земли Новгорода... А вот теперь нам нужно выведать планы и свеев, ибо последние затевают свой крестовый поход по воле папы римского! И именно для этого нам требуется попасть в Колывань как можно скорее!
Сделав крошечную паузу, я продолжил говорить, стараясь не отвлекаться на замерших в недоумение эстов, готовых в любой момент броситься на меня и Микулу, уже замершего за моей спиной:
— Подумай, вождь — мы, русичи, не твои враги. Зато у нас есть общий враг — крестоносцы! И пусть эта схватка есть чудовищная ошибка — но вознаграждением за пролитую кровь станет лучшее оружие и брони ливонцев. Мы с соратником также уступим вам наши собственные кольчуги и тугие составные луки, что умеют делать лишь степняки! Пущенный из них срезень летит далеко и пробивает даже кольчугу со стеганым кафтаном — а мы отдадим вам весь запас стрел, в том числе и с игольчатыми, и гранеными наконечниками… В обмен же позволь нам забрать лишь двух лошадей — и поклянись, что не ударишь в спину!
С этими словами я сделал шаг вперед и воткнул острием в землю меч Дитриха:
— Берешь ли ты этот клинок как мой дар — или решишься погубить еще многих своих мужей?! Ну же, решайся вождь…
Клинок я воткнул перед собой не просто так — коли чудин схватиться за него, а после все же попытается ударить, я успею срубить его первым, обезглавив отряд… Но в глазах вождя эстов уже нет прежней ярости и гнева. Остается надеяться, что в среди погибших нет его родни — особенно павшей от моей руки или руки Микулы… И радоваться великой удаче, что вожак разумеет русскую речь! Впрочем, учитывая давние торговые и политические связи с Новгородом, сильное русское влияние в Прибалтике до прихода германцев (ведь полочане и новгородцы собирали здесь дань), разумеющий меня эст — не такое уж и великое исключение…
В тяжелой задумчивости вождь уставился на меч, коий для оборванцев его отряда выглядит сказочно богатым оружием (как впрочем, и секиры, и булавы с шипастыми шарами-навершиями), затем перевел угрюмый взгляд на нас с Микулой... И, наконец, произнес:
— Значит, говоришь, заморские псы пойдут летом на Псков?
Я с готовностью кивнул:
— Да. И если вои твоего народа успеют приготовиться, и ударят по ворогу — это будет очень хорошо! Но вот мой совет — дождитесь большой битвы русичей и крестоносцев. После нее ослабевший орден уже не сможет защитить свои замки от храбрых воев чудской земли, и она вновь станет только вашей!
Последние мои слова, как кажется, окончательно убедили вождя:
— Хорошо. Я отпущу вас — идите с миром.
Остро посмотрев на чудина,
