живут русские крестьяне, чуваши и татары.
Казанский губернатор заранее предупредил о моем приезде уездные власти, и когда пароход причалил, местный полицейский, довольно грубо оттолкнув нищих и любопытных, толпившихся на пристани, подошел ко мне и сообщил, что уже нанял превосходный экипаж, который повезет меня в Болгар, а сам он будет сопровождать меня верхом.
Моим транспортом оказалась древняя и грязная телега, передние колеса которой были расположены далеко от задних и соединялись с ними гибкими рессорами в виде длинных осиновых жердей, на которых лежал бесформенный ивовый кузов, а в нем – набитые сеном ветхие мешки. Я уселся на них, вытянув ноги. Поволжские дороги представляют собой проселки с разбитыми широкими и глубокими колеями. Хотя путешественники часто жалуются на тарантасы, они все же крепче и удобнее телег, в которых подпрыгиваешь на каждой кочке подобно резиновому мячику, отбиваешь почки и получаешь синяки на локтях и коленях.
Вытерпев четверть часа такой эквилибристики, я спросил у сопровождавшего меня полицейского, сколько верст нам еще осталось. Но тот, отдав по-военному честь, рявкнул:
– Не могу знать, ваше благородие, давайте спросим об этом у кучера!
Наш возничий был старым крестьянином со свалявшейся густой и грязнущей рыжей бородой, усеянной хлебными крошками. Из носа и ушей у него торчала длинная щетина, а над добродушными глазами нависали густые брови. Своих лошадей он погонял радостными криками, и когда они шли резво, называл их «голубчиками» и «соколиками», а когда замедляли шаг, то крыл последними словами.
Когда я переадресовал свой вопрос ему, кучер повернулся и ответил:
– Да бог его знает, батюшка! Все равно ж когда-нибудь приедем!
Мы и правда в итоге приехали, причем ни разу не перевернувшись, а это с русским кучером случается редко. Пейзаж, открывшийся мне, был малоинтересен и почти безлюден. Деревья встречались редко, но вдоль дороги лежали обработанные поля пшеницы, овса, ржи, проса и подсолнечника. На Руси нет ни одной деревни, которая не выращивала бы последнего. Даже в больших городах мужики постоянно лузгают семечки подсолнуха и плюются их шелухой.
Село Успенское[92], рядом с которым расположены древние развалины, насчитывает около тысячи душ[93]. Как и в других русских селениях его главная улица длинная и широкая, пересекается под прямым углом с другими улицами, тоже широкими, но не столь длинными. После дождя они становятся непроходимыми. Деревянные избы, за исключением одной-двух, однообразны и тянутся вдоль улицы, перемежаясь большими двустворчатыми воротами и амбарами. Крыши у жилищ деревянные и соломенные, и если случается пожар, что в русских деревнях обычное явление, то он сразу уничтожает целый квартал.
В Успенском живность состоит в основном из свиней и кур. Коров там мало. Скот и домашняя птица, обычные для французских крестьян, здесь весьма дороги и содержать их в условиях суровой казанской зимы непросто.
В селе я остановился у сторожа, нанятого охранять развалины[94]. Моя комната была довольно просторной и чистой, украшена видами Суздаля, которые столь же популярны в России, как изображения Эпиналя во Франции[95]. Этими картинками обклеены стены всех почтовых станций в стране. Рисунки иллюстрируют религиозные сцены, исторические или легендарные сюжеты, народные песни, произведения Пушкина и Лермонтова.
Нередко на картинках изображают членов императорской семьи и европейских правителей, так что по ним можно изучать историю и узнать обо всех этапах развития франко-русского союза. В моей комнате, однако, не было портретов ни Тьера, ни маршала Мак-Магона, ни Греви, лишь в углу висело изображение президента Карно[96]. Что касается Феликса Фора[97], то с каждым годом его портрет поднимался по стенам все выше и выше, пока наконец не занял почетное место рядом с австрийским императором[98] и королевой Викторией[99]. То же самое происходит и с месье Лубе[100], однако Фор, видимо, у русских популярен больше: его фотографии расклеены по всей России, везде торгуют сигарами «Феликс» (русские произносят это имя на манер парижских мальчишек Монмартра или Батиньоля[101], с ударением на первую гласную) и духами «Букет президента»!
Оказалось, что Успенское – это большое село, а не руины, как я полагал до этого. Конечно, они там тоже были, но в малом количестве и не столь величественные.[102]
Когда-то здесь жили болгары[103], и кажется, что они, впервые упомянутые византийскими историками во времена Зенона[104], были родственны гуннам. Эти так называемые «белые болгары» построили город Болгар[105]. Судя по развалинам и найденным при раскопках вещам, их цивилизация была достаточно развитой. Как известно, государство болгар было завоевано в результате монгольского нашествия и окончательно уничтожено Тимур Ленгом, «железным хромцом», более известным у нас под именем Тамерлана.[106]
Остатки Северного мавзолея в Болгарах
О развалинах Болгара надолго забыли, пока Петр I не приказал скопировать старинные надписи на них. Но лишь недавно, когда наиболее интересные артефакты уже погибли, а жители Спасска и местные крестьяне разобрали старинные постройки на кирпичи, Императорское общество археологии, истории и этнографии занялось исследованием этого памятника.[107] Церковь в Успенском целиком построена из этих древних камней. Сегодня от древнего Болгара остались только неудачно отремонтированный Большой минарет[108] и довольно занятная башня, ставшая прибежищем сотням голубей; одни ученые считают, что в ней раньше размещалось ханское судилище, другие – мечеть, а некий преподаватель из Казани утверждает, что это была ханская баня[109]. Рядом с православной церквью возвышается невысокое, покрытое современной крышей массивное строение, переоборудованное под православную часовню[110], чуть дальше – фундамент огромной мечети[111].
Местные детишки, не отстававшие от меня ни на шаг, беспрестанно совали мне в руки какие-то найденные в земле кольца и фрагменты украшений. Думаю, что если провести здесь основательные раскопки, то можно будет обнаружить много интересного.[112] При распашке полей и рытье могил на сельском кладбище крестьяне не раз находили ценные предметы.
Малый минарет в Болгарах
Разочарованный увиденным, я вернулся в жилище сторожа, и чтобы скоротать вечер, поинтересовался у него, есть ли в селе знатоки народных песен. Получив утвердительный ответ, я попросил пригласить их, и вскоре ко мне пришли около полутора десятка молодых людей. Сначала они о чем-то толковали и спорили в соседней комнате, и наконец зазвучали гармонь (популярный у русских крестьян музыкальный инструмент) и скрипка.
Сторож сообщил мне:
– Парни готовы спеть тебе, но очень уж робеют перед иностранцем, надо бы их
