Ленинградского ВО), генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов (командующий Орловским ВО), генерал-лейтенант П. С. Кленов (начальник штаба Прибалтийского ВО), генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков (командующий Уральским ВО) и другие. Они детально обсудили все проблемы организации, стратегии и тактики предстоящего наступления, после чего разъехались по местам службы — готовиться.
Сталин думал, что благодаря пакту Молотова — Риббентропа ему удалось перехитрить Гитлера. Дескать, пока немцы воюют на Западе, ему удастся накопить достаточно сил, развернуть войска в приграничных районах и внезапно ударить в спину немцам. В соответствии с этой общей задумкой, советские вооружённые силы стремительно наращивали свою мощь, правда, в основном количественные показатели, а не качественные. К июню 1941 года на европейской территории СССР в составе пяти фронтов и группы резерва находились 26 полевых армий! Ни о какой обороне речь не шла. Армия, авиация и флот собирались осуществлять массированные наступательные операции на вражеской территории, в чужом небе, в неприятельских водах. Однако вместо наступления пришлось обороняться на своей земле, в своем небе, у своих берегов. Поэтому вполне закономерно то, что военное командование всех уровней оказалось в страшном замешательстве. Обороняться оно просто не умело.
Современный исследователь пишет:
«В советской военной доктрине предпочтение всегда отдавалось наступательному принципу ведения боевых действий... Идея активного наступательного метода ведения войны нашла своё отражение в разработанной в Советском Союзе теории глубокой наступательной операции... Основные положения этой теории были изложены в Инструкции по ведению глубокого боя, разработанной в 1932 году и являвшейся, по существу, руководством при организации и проведении боевой подготовки войск. Окончательно теория сложилась к середине 30-х годов»...
«Идея активного наступательного метода ведения войны была отражена во всех предвоенных уставах, а также в замыслах оперативно-стратегических игр и учений...
Вопросы обороны рассматривались эпизодически. Считалось, что она может вестись на отдельных направлениях, но в рамках общего стратегического наступления. Проблема же вывода крупных сил из-под ударов противника не разрабатывалась вовсе».[33]
Флот тоже готовился не к обороне, а к наступлению. Но что под этим имелось в виду? Какой представляли себе морскую войну тогдашние руководители государства и военно-морских сил? Вот что сказал об этом Н. Г. Кузнецов, нарком ВМФ СССР в 1939-47 гг.:
«Мы не имели единого взгляда на доктрину ведения войны. А ведь это очень важно для одинакового понимания оборонных вопросов. Доктрина, как нечто плохо осязаемое для нас, «скрывалась» в голове Сталина, а он неохотно делился своими мыслями и намерениями. Порой, правда, высказывался на сей счет, но это были слишком общие соображения».[34]
В первом томе своих мемуаров он отметил:
«К сожалению, в армейских кругах мало придавалось значения войне на море и в прибрежных районах. Господствовали классические сухопутные доктрины ведения войны и Генеральный штаб отмахивался от
всех флотских вопросов, не придавая им большого значения... Таким образом, накануне войны у нас не было чёткой военной доктрины, а потому не могло быть чётко сформулированных задач флоту, не была определена и его роль в системе вооружённых сил. Без этого нельзя было приступить к разработкам конкретных задач по флотам».
Итак, несмотря на быстрый количественный рост военно-морского флота, взгляды на его боевое применение явно не соответствовали новым возможностям. Сложилась парадоксальная ситуация — флот рос как на дрожжах, а концепция его использования отсутствовала. Поэтому морское командование учило своих подопечных в основном тому, что оно знало по опыту Первой мировой и Гражданской войн. Иначе говоря, флот готовился к «вчерашней войне», а не к «завтрашней».
Вот весьма характерный пример той логики, которой руководствовались ответственные чины наркомата ВМФ и командование Балтийского флота осенью 1939 года, после вторжения Германии в Польшу:
«Советское командование допускало большую вероятность появления иностранных (и в первую очередь польских) ПЛ в территориальных водах Советского Союза. Поводом для таких опасений послужило бегство из Таллинской гавани 17 сентября 1939 г. интернированной там эстонскими властями польской ПЛ «Orzel». Командование ВМФ в Москве почему-то сразу решило, что польские подводники пойдут в Финский залив для борьбы с советским судоходством».[35]
Как видим, по мнению отечественных недоумков в адмиральских чинах, польские моряки обязательно должны были устремиться к Ленинграду. И это несмотря на то, что с их лодки «Орёл» были публично выгружены на берег все торпеды и снаряды (советский военно-морской атташе обязан был присутствовать при данной процедуре, либо прочесть о ней в газетах), несмотря на отсутствие каких-либо оперативных баз польского флота во всей акватории Балтийского моря, несмотря на полное отсутствие смысла в подобных действиях.
Столь же «глубоко» красные флотоводцы «мыслили» и в годы Отечественной войны. Вот что пишет об этом современный военно-морской специалист:
«Тяжёлые потери, понесенные флотом в первые месяцы войны, и многие неудачные решения его командования в значительной степени были обусловлены неверно поставленными задачами и неправильными прогнозами относительно образа действий вероятных противников...
Оперативные планы флотов строились на предположении, что немцы станут действовать в духе советских взглядов на морскую войну. Ожидалось, например, что на Балтике они будут высаживать десанты на советское побережье и оказывать огневую поддержку своим сухопутным войскам, действующим на приморском направлении. На Чёрном море сильно преувеличивалась вероятность прорыва сил итальянского флота, а угроза Крыму со стороны суши всерьёз не рассматривалась».[36]
Главную ударную силу флота составляли подводные лодки. В этой связи приведём две оценки боевых возможностей советских подводных лодок, сделанные современными исследователями. Первая из них относится к 1941 году:
«Все лодки 1-й и 2-й бригад (КБФ) не имели стабилизаторов глубины (без хода), что сказывалось на инициативе командиров мри маневрировании под электромоторами, поскольку поддержание глубины требовало дополнительного расхода электроэнергии. Почти треть лодок не была оборудована устройствами беспузырной стрельбы... Большинство ПЛ не имело эхолотов и радиопеленгаторов, шумопеленгаторные станции обладали крайне низкой точностью и недостаточной дальностью действия. Гидролокационных станций на флоте не было вовсе. С другой стороны, собственный шум наших лодок находился на весьма высоком уровне, что их демаскировало...
Свыше 20 командиров ПЛ обеих бригад (из 42) ещё не были допущены к самостоятельному управлению кораблём. Хотя часть командиров ПЛ имела опыт финской кампании, на практике он игнорировался (например, необходимость и целесообразность перехода к залповой стрельбе — хотя бы двумя торпедами — упиралась в боязнь быть выброшенным на поверхность, не говоря уже об «экономии» драгоценного боезапаса).
Отработка задач разведки и дозорной службы оказалась недостаточной — главным образом, ПЛ отрабатывали позиционную службу и взаимодействие с другими
