во взгляде. Но Лив всегда отмахивалась. «Это не мои деньги, это деньги отца», — отвечала она.
Видар свернул к церкви и остановил машину. Видимо, хотел поговорить. В детстве ей казалось, что их церковь — самое красивое здание в мире, сказочный дворец, но теперь она так не думала. Церковь как церковь, для глуши сойдет.
Лив взялась за дверную ручку. Заправка в паре шагов, неохота ей было слушать отца.
— Мне через десять минут приступать, — сказала на всякий случай.
Видар смотрел на голые березы за окном.
— Я тут подумал, нам надо выставить арендатора.
— Что? Ты о ком?
— О Йонни Вестберге. Он вызывает у меня подозрения.
Лив замерла от страха. Взгляд был прикован к заправке, от дыхания стекло запотело.
— Так он вроде ничего плохого не сделал.
— Не стоило сдавать дом чужаку с юга. Уверен, этот Вестберг проворачивает грязные делишки.
— Что ты имеешь в виду?
— В наш ящик по ошибке попало адресованное ему письмо. От судебных приставов. — Лицо отца скривилось. Все ненавидели судебных приставов.
Лив пыталась понять, правду ли он говорит или выдумал все это, чтобы поймать ее. Но отец вытащил письмо и помахал у нее перед носом. Грязным ногтем ткнул в логотип. Лив пожала плечами, изображая невозмутимость. Перед глазами встал Йонни, его лицо в свечении сигареты, шершавые ладони на ее коже. Она приоткрыла дверцу, впуская свежий воздух.
— Это ничего не значит. Арендную плату он ведь платит, чего тебе переживать.
Небо было низким, тяжелым. Кружившиеся в воздухе снежинки таяли, достигнув земли. Видар наклонился к ней, и ее обдало вонючим дыханием.
— Теперь я не спущу с него глаз. Малейшая оплошность — и может собирать манатки. Нельзя доверять тем, кто не платит по долгам. А мне надо думать о тебе и внуке.
— Да ладно, не преувеличивай.
Он схватил ее за запястье и с неожиданной силой дернул на себя.
— Уж не к нему ли ты бегаешь по ночам?
— Отпусти!
— Если к нему, я выставлю его прямо сейчас. Чтоб к вечеру и след простыл.
Сквозь белое кружево снега маячила спасительная гавань бензозаправки. Лив вылетела из машины и бросилась бежать. За спиной раздался рык Видара, но она не обернулась. Бежала и бежала.
ОСЕНЬ 1998 ГОДА
Спускаясь по дороге, она чувствовала затылком отцовский взгляд. В долине прозвучали два оружейных выстрела. Сезон охоты. Мысль о том, что можно случайно попасть под пули, кружила голову.
Прямая, как доска, Лив стоит и ждет автобуса. Как обычно, только водитель здоровается с ней по утрам. Он не замечает, что она неправильно одета, неправильно ведет себя. Она проходит назад, садится и смотрит, как сосны проплывают за окном. Автобус постепенно заполняется людьми, но к ней никто не подсаживается. Люди предпочитают стоять в проходе.
Перед входом в школу она стреляет сигаретку у парней, курящих в сторонке. Они в черной одежде и с накрашенными глазами — подражают кому-то. Один из них едва достает ей до плеча, но компенсирует низкий рост зачесанными наверх и залаченными волосами. Другой одет в длинную юбку. Килт, что ли? Нет, килт в клетку, а у этого юбка черная. У него в руках всегда зачитанный скучный покетбук. На переменах он сидит в сторонке с раскрытой, как бабочка, книгой, прячась от одиночества. Этим парням все равно, что на ней каждый день одни и те же джинсы и что свитера достались ей от матери. Наверно, они думают, что она такая же, как они, что просто хочет выделиться из толпы.
Лив идет по школьному коридору, опустив взгляд, окруженная голосами и смехом. У нее нет даже книги, чтобы спрятаться за ней. Свет ламп режет глаза. Она идет на цыпочках, чтобы не привлекать к себе внимание грохотом рабочих ботинок на два размера больше. Покупались они на вырост, чтобы сэкономить на обуви. С такими тяжелыми подошвами сложно идти бесшумно. Эхо ее одиночества разносится по коридору.
На большой перемене они встречаются в туалете. Не говоря ни слова, он вдавливает ее в изрисованную стену, сжимает груди руками, поспешно облизывает языком ей губы, щеки и ухо. От усов ей щекотно. Они никогда не целуются. И он всегда спешит. Быстро, быстро. Сует в нее палец и нюхает, пока она елозит рукой в его брюках. Опершись рукой о стену, быстро и ритмично двигает бедрами. Когда все кончено, она протягивает ему туалетную бумагу и ждет, пока он застегнется, протрет очки и вернет на нос. Не глядя ей в глаза, он кивает в сторону двери и шепчет: иди вперед.
Позже в классе, обращаясь на зычном немецком к ученикам, он никогда не смотрит в ее сторону. Даже когда она поднимает руку.
Пока Ваня смотрела телевизор, он собрал все необходимое. Шапку с прорезями для глаз, пистолет «глок», клейкую ленту, потрепанные кожаные перчатки. От звонкого смеха Вани щемило в груди. Лиам стоял на коленях, склонившись над рюкзаком. На сердце было неспокойно. Лучше бы позвонить Габриэлю и сказать, что он не поедет, что нельзя так рисковать.
— Папа, что ты делаешь?
— Ничего. Отдыхаю чуток.
— А зачем тебе перчатки?
— Потому что мы уходим.
Он надеялся, что Ваня будет протестовать, но она послушно выключила телевизор и потянулась за курткой. Затем нагнулась завязать кроссовки, подметая длинными волосами пол. Ей уже не нужна его помощь — ни со шнурками, ни с молнией. Скоро он станет совсем ненужным.
Лиам закинул рюкзак на одно плечо и взял Ваню за руку. Они прошли через двор, провожаемые лаем собак в вольере. Глаза псин казались желтыми в лунном свете.
Все началось после смерти отца. Сначала один щенок, потом другой. Бездомные собаки, ждущие новых хозяев, но если бы только они. Боевые псы в намордниках, вечно скулящие от недостатка внимания. Этих чудовищ давно пора усыпить. Отец так бы и сделал, будь он жив. Но в мире, полном ненадежных людей, собаки стали для матери отдушиной, дали ей то, чего недоставало в собственной семье. Вообще-то, он был благодарен матери. Если б не мама, его бы лишили родительских прав. Она всегда была рядом, она — как крепкая сосна, на которую можно опереться. Он предавал ее тысячу раз, но мать всегда приходила на помощь.
Они нашли ее на кухне — склонилась над грудой камней всех цветов радуги. Ваня тут же выпустила его руку. Она обожала «целебные камни», как называла их бабушка. Девочка вскарабкалась на расшатанный стул, не снимая куртки и шапки, и запустила руки в
