смехом.
— Консул не упал на колени. Чего не было, того не было. Но до этого было недалеко. Потому что он пожелал приобрести мои акварели с видом на Городские ворота, на Скансен и на Залив. Залив мне не особенно удался. Но уж, во всяком случае, я сделала все, что в моих силах, а это главное. Потому что это и есть самое большое счастье в жизни, если можно делать то, что хочется. Без всяких там хитростей и…
Тетя Карен нырнула с головой в шкаф, порылась там и вынырнула, держа миску с яйцами.
— Но ты слушай дальше! Я должна тебе это рассказать. Недавно ко мне пришла Ракель. Она-то и принесла мне яйца. Но с ней был еще молодой человек — сын директора банка. Студент. Молодой Реннеке. Я слышала… Люди говорят… Карен, придержи-ка язык! Мало ли кто что болтает!
— Нет дыма без огня, — грустно сказала Хердис. — Так что же говорят люди?
— Нет, вы только послушайте! Ха-ха… дыма без огня, говоришь? А мне кажется, что свежая лошадиная куча тоже изрядно дымится! Ладно, как бы там ни было, а директорский сынок приехал вместе с Ракель. Он во что бы то ни стало хотел посмотреть мои акварели. Я ему показала набросок, который как раз делала по памяти, — вид на Старую пристань. И знаешь, сколько он предложил мне за эту акварель?.. Постой-ка, сейчас мы кое-что добавим в наш гоголь-моголь…
Она поставила на стол бутылку. Пунш!
— Так сколько же он предложил тебе за твою акварель? — тихим голосом спросила Хердис.
— Милое дитя, я угощу тебя настоящим гоголь-моголем. Нет, я просто помешалась на этом! От «Старой пристани» студент пришел в дикий восторг. И сказал, что если я обещаю продать ему самый оригинал… то он заплатит мне…
Она всплеснула руками и залилась смехом, от которого у нее снова полились слезы.
— Меня так и подмывало сказать ему: послушайте, милостивый государь, я приличная девушка…
У тети Карен перехватило дыхание, она опустилась на стул и вытерла глаза фартуком.
— Сто крон, Хердис! Сто крон! Вот сколько он предложил мне за одну-единственную акварель. Ладно, давай наконец делать гоголь-моголь.
Больше Хердис ничего не узнала. Ни того, согласилась ли тетя Карен продать акварель за сто крон, ни того, что говорят люди… про тетю Ракель.
— Ой, Хердис, а какая она была красивая! Я еще никогда не видела ее такой красивой. Знаешь, я думаю… Мне кажется, что она была горда своей старой теткой. Она прекрасный человек, наша Ракель. У нее и душа прекрасная, не только внешность, а люди пусть болтают, что им угодно. Но ты, деточка, ешь, ешь.
Все было чудесно. Кроме гоголь-моголя, они ели и печенье, маленькое голландское печенье с начинкой, лично от директора банка.
Хердис стало жарко, щеки у нее пылали, она наслаждалась.
— Тетя Карен, знаешь, а я стала гораздо лучше учиться.
С тетей Карен легко было говорить про учебу, потому что она никогда не спрашивала: а как у тебя дела в школе?
— Гораздо лучше, понимаешь! Мы с дядей Элиасом… Мы так смеемся… Мы с ним играем в школу. И уроки учу не я, а он! Дядя Элиас! А я его спрашиваю. Он такой смешной! И никогда не знает уроков.
Хердис встала, чтобы показать, как смешно ведет себя дядя Элиас, когда не знает уроков, как он вертится, шаркает по полу ногой и засовывает палец в рот…
— Нет, у меня не получается так смешно, — сказала она. — Если бы ты увидела, как он изображает девочку, ты бы умерла со смеху…
Когда Хердис в игре знакомилась со своими уроками, они, разумеется, сами собой укладывались у нее в голове. И письменные задания, которые ей приходилось делать самой, без игры, тоже давались легче, как только она перестала враждебно относиться к учебе и особенно когда дядя Элиас задавал ей шутливые задачки, вроде такой: если у служащего Андерсена за одиннадцать лет родилось семеро детей, сколько лет его жене?
— Тетя Карен, ты слышала когда-нибудь такую чушь? Правда, дядя Элиас смешной?
Тетя Карен слушала Хердис с отсутствующей улыбкой в светло-голубых глазах, она задумчиво прикоснулась пальцем к щеке Хердис.
— Он добрый человек… Хороший пунш! Я припрятала его еще с рождества. Да, да, он очень добрый, этот Элиас Рашлев, — сказала она мечтательно. — Хотя и любит крепенькое, — добавила она с виноватой улыбкой.
— Скажи, Хердис, а ты давно видела последний раз своего папу? — спросила она осторожно.
— Не-ет…
Хердис не часто бывала у отца.
— Бедный Лейф! Он так тоскует по тебе. Ты должна…
— По-моему, он нисколько не тоскует, — проговорила Хердис не совсем внятно.
— Тоскует, и еще как! Ты просто не понимаешь…
— Он слишком занят, чтобы тосковать.
— Верно, занят. Что правда, то правда! Как быстро все изменилось… Хочешь еще гоголь-моголя? Ну, ладно, не надо… У него теперь такая хорошая добрая жена… да, да…
— Наверно, мне пора, — сказала Хердис, теперь ей было уже не так весело: она не любила, когда разговор заходил об ее отце. Кто знает, чем такой разговор кончится? Так же, как и разговор о боге.
— Да, да, — повторила тетя Карен. — Пора. И мне, пожалуй, тоже пора. Надо сходить в Сандвикен, помочь им с Давидом. О, господи! — она покачала головой и засмеялась.
Нет, заплакала. Да, теперь она плакала, она вытерла нос ладонью и попыталась улыбнуться.
— Давида уже ничто не спасет. После Швеции ему стало немного получше, но настроение у него мрачное. Он совсем пал духом. Теперь ему необходима помощь решительно во всем… Бедный Симон! Как он надрывается.
Она не сказала: бедная Юханна. Хотя бабушка…
— Должна тебе сказать, — шепотом продолжала тетя Карен, — что Симон, твой дедушка, живет только ради Давида. Каждый божий день он катает его по улице, чтобы мальчик дышал свежим воздухом и хоть что-нибудь видел… И Симону приходится прибегать к помощи соседей, сперва чтобы спустить кресло-каталку вниз, а потом, когда его бедный мальчик подышит воздухом, поднять его наверх. Добрые люди, эти соседи. Симону только той истории не хватало, хотя его и выпустили на другой день.
— Какой истории?
— Опять мой язык мелет невесть что. Какой толк говорить об этом? Но они сразу поняли, что Симон невиновен. Ведь он стал еще беднее, чем был до войны.
Тетя Карен вздохнула, устремив взгляд куда-то за стены своей тесной комнатки, и начала натягивать вязаную кофту. Хердис тоже стала одеваться, чувствуя глупое разочарование из-за того, что тетя Карен не попросила ее посидеть еще немного.
Уже протянув руку
