Июня 11-го.
Как я благодарна вам за вчерашнюю прогулку на острова, МакарАлексеевич! Как там свежо, хорошо, какая там зелень! Я так давно не видалазелени; когда я была больна, мне все казалось, что я умереть должна и что умрунепременно; судите же, что я должна была вчера ощущать, как чувствовать! Вы несердитесь на меня за то, что я была вчера такая грустная; мне было оченьхорошо, очень легко, но в самые лучшие минуты мои мне всегда отчего-то грустно.А что я плакала, так это пустяки; я и сама не знаю, отчего я все плачу. Ябольно, раздражительно чувствую; впечатления мои болезненны. Безоблачное,бледное небо, закат солнца, вечернее затишье – все это, – я уж не знаю, – но якак-то настроена была вчера принимать все впечатления тяжело и мучительно, такчто сердце переполнялось и душа просила слез. Но зачем я вам все это пишу? Всеэто трудно сердцу сказывается, а пересказывать еще труднее. Но вы меня, можетбыть, и поймете. И грусть и смех! Какой вы, право, добрый, Макар Алексеевич!Вчера вы так и смотрели мне в глаза, чтоб прочитать в них то, что я чувствую, ивосхищались восторгом моим. Кусточек ли, аллея, полоса воды – уж вы тут; так истоите передо мной, охорашиваясь, и все в глаза мне заглядываете, точно вы мнесвои владения показывали. Это доказывает, что у вас доброе сердце, МакарАлексеевич. За это-то я вас и люблю. Ну, прощайте. Я сегодня опять больна;вчера я ноги промочила и оттого простудилась; Федора тоже чем-то больна, такчто мы обе теперь хворые. Не забывайте меня, заходите почаще.
Ваша В. Д.
Июня 12-го.
Голубчик мой, Варвара Алексеевна!
А я-то думал, маточка, что вы мне все вчерашнее настоящимистихами опишете, а у вас и всего-то вышел один простой листик. Я к тому говорю,что вы хотя и мало мне в листке вашем написали, но зато необыкновенно хорошо исладко описали. И природа, и разные картины сельские, и все остальное прочувства – одним словом, все это вы очень хорошо описали. А вот у меня так нетталанту. Хоть десять страниц намарай, никак ничего не выходит, ничего неопишешь. Я уж пробовал. Пишете вы мне, родная моя, что я человек добрый,незлобивый, ко вреду ближнего неспособный и благость господню, в природеявляемую, разумеющий, и разные наконец похвалы воздаете мне. Все это правда,маточка, все это совершенная правда; я и действительно таков, как вы говорите,и сам это знаю; но как прочтешь такое, как вы пишете, так поневоле умилитсясердце, а потом разные тягостные рассуждения придут. А вот прислушайте меня,маточка, я кое-что расскажу вам, родная моя.
Начну с того, что было мне всего семнадцать годочков, когдая на службу явился, и вот уже скоро тридцать лет стукнет моему служебномупоприщу. Ну, ничего сказать, износил я вицмундиров довольно; возмужал, поумнел,людей посмотрел; пожил, могу сказать, что пожил на свете, так, что меня хотелидаже раз к получению креста представить. Вы, может быть, не верите, а я вам,право, не лгу. Так что же, маточка, – нашлись на все это злые люди! А скажу явам, родная моя, что я хоть и темный человек, глупый человек, пожалуй, носердце-то у меня такое же, как и у другого кого. Так знаете ли, Варенька, чтосделал мне злой человек? А срамно сказать, что он сделал; спросите – отчегосделал? А оттого, что я смирненький, а оттого, что я тихонький, а оттого, чтодобренький! Не пришелся им по нраву, так вот и пошло на меня. Сначала началосьтем, что, «дескать, вы, Макар Алексеевич, того да сего»; а потом стало – «что,дескать, у Макара Алексеевича и не спрашивайте». А теперь заключили тем, что,«уж конечно, это Макар Алексеевич!» Вот, маточка, видите ли, как дело пошло:всё на Макара Алексеевича; они только и умели сделать, что в пословицу ввелиМакара Алексеевича в целом ведомстве нашем. Да мало того, что из меня пословицуи чуть ли не бранное слово сделали, – до сапогов, до мундира, до волос, дофигуры моей добрались: все не по них, все переделать нужно! И ведь это все снезапамятных времен каждый божий день повторяется. Я привык, потому что я ковсему привыкаю, потому что я смирный человек, потому что я маленький человек;но, однако же, за что это все? Что я кому дурного сделал? Чин перехватил укого-нибудь, что ли? Перед высшими кого-нибудь очернил? Награждение перепросил!Кабалу стряпал[6], что ли, какую-нибудь? Да грех вам и подумать-то такое,маточка! Ну куда мне все это? Да вы только рассмотрите, родная моя, имею ли яспособности, достаточные для коварства и честолюбия? Так за что же напаститакие на меня, прости господи? Ведь вы же находите меня человеком достойным, авы не в пример лучше их всех, маточка. Ведь какая самая наибольшая гражданскаядобродетель? Отнеслись намедни в частном разговоре Евстафий Иванович, чтонаиважнейшая добродетель гражданская – деньгу уметь зашибить. Говорили онишуточкой (я знаю, что шуточкой), нравоучение же то, что не нужно быть никому втягость собою, а я никому не в тягость! У меня кусок хлеба есть свой; правда,простой кусок хлеба, подчас даже черствый; но он есть, трудами добытый, законнои безукоризненно употребляемый. Ну что ж делать! Я ведь и сам знаю, что янемного делаю тем, что переписываю; да все-таки я этим горжусь: я работаю, япот проливаю. Ну что ж тут в самом деле такого, что переписываю! Что, грехпереписывать, что ли? «Он, дескать, переписывает!» «Эта, дескать,крыса-чиновник переписывает!» Да что же тут бесчестного такого? Письмо такоечеткое, хорошее, приятно смотреть, и его превосходительство довольны; я для нихсамые важные бумаги переписываю. Ну, слогу нет, ведь я это сам знаю, что нетего, проклятого; вот потому-то я и службой не взял, и даже вот к вам теперь,родная моя, пишу спроста, без затей и так, как мне мысль на сердце ложится… Яэто все знаю; да, однако же, если бы все сочинять стали, так кто же бы сталпереписывать? Я вот какой вопрос делаю и вас прошу отвечать на него, маточка.Ну, так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим и что нечего вздоромчеловека с толку сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Дакрыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся,да крысе-то этой награждение выходит, – вот она крыса какая! Впрочем, довольнооб этой материи, родная моя; я ведь и не о том хотел говорить, да такпогорячился немного. Все-таки приятно от времени до времени себе справедливостьвоздать. Прощайте, родная моя, голубчик мой, утешительница вы моя добренькая!Зайду, непременно к вам зайду, проведаю вас, моя ясочка. А вы не скучайтепокамест. Книжку вам принесу. Ну, прощайте же, Варенька.
Ваш сердечный доброжелатель Макар Девушкин.
Июня 20-го.
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Пишу я к вам наскоро, спешу, работу к сроку кончаю. Видители, в чем дело: можно покупку сделать хорошую. Федора говорит, что продается уее знакомого какого-то вицмундир форменный, совершенно новехонький, нижнееплатье, жилетка и фуражка, и, говорят, все весьма дешево; так вот вы бы купили.Ведь вы теперь не нуждаетесь, да и деньги у вас есть; вы сами говорите, чтоесть. Полноте пожалуйста, не скупитесь; ведь это все нужное. Посмотрите-ка насебя, в каком вы старом платье ходите. Срам! все в заплатках. Нового-то у васнет; это я знаю, хоть вы и уверяете, что есть. Уж бог знает, куда вы его с руксбыли. Так послушайтесь же меня, купите, пожалуйста. Для меня это сделайте;коли меня любите, так купите.
