не можешь? — с раздражением дернулся Георгий. — Мне Антонина Васильевна человек ведь тоже… не посторонний.
— Да чего поподробнее… — примирительно сказал Кент. — С сердцем у нее неважно. Надо кому-то смотреть за ней, вот Сергей и поехал.
В конце марта стояли на удивление солнечные дни. Георгий часов в двенадцать брал Сашку, укладывал его в коляску и неторопливо вез к реке. Малыш так привык к нему, что не засыпал, если Георгия не было рядом, и упорно продолжал звать его папой. Даже Наташа привыкла к этому и несколько раз оговаривалась, собирая Сашку. «Сейчас папа гулять повезет». И Георгию казалось странным, что скоро придется расстаться с мальчиком.
Расстаться пришлось раньше, чем он думал. Однажды вернулся он с Сашкой часа в три, открыл дверь своим ключом, услышал тяжелые шаги Кента — и понял, что случилось неладное. Вышла из кухни заплаканная Наташа, взяла весело улыбающегося Сашку и с таким отчаянием взглянула на Георгия, что он сразу догадался обо всем, и тут же увидел бланк телеграммы с синей яркой пометкой «срочная», взял и прочел: «Умерла мама Сергей». Встал в дверях Кент, бросил:
— Быстренько перекуси, и поедем.
— Куда?
Кент повел головой и молча продолжал смотреть на него. Георгий не раздеваясь присел тут же, в прихожей, на низенький шкафчик для обуви и сказал:
— Я не поеду.
Кент сузил глаза и ровным, бесцветным голосом сказал:
— Электричка через полчаса. Твои вещи в моем чемодане.
Георгий молча смотрел в пол, на крохотные Сашкины валенки. Наташа встала так, чтобы загородить Георгия от Кента, торопливо сказала:
— Иди поешь, я уже разогрела.
Он медленно поднял глаза, увидел сначала ее серую юбку, блестящие коричневые пуговицы на кофте, высокую грудь, белую нежную шею. Наташа умоляюще смотрела на него. Сашка положил ручонку на колено Георгия и требовательно сказал:
— Папа, тань!
Он почувствовал, как испуганно замерла Наташа, и быстро поднялся. Кент, круто развернувшись на каблуках, резко захлопнул дверь в комнату.
Приехали они ночью. В городе мела метель, и ни один таксист не брался отвезти их на Северную. Кент наконец уговорил за десятку шофера ветеринарного «рафика», но и тот высадил их на углу Байкальской, мрачно пошутив:
— А дальше вплавь.
И они «поплыли». Как и в далекие времена их детства, вся Северная была занесена снегом, оставались только узкие траншеи вдоль заборов и палисадников, но сейчас и они были заметены. Кент, зажав под мышкой чемодан, лез напролом, вспарывая снег черными штанинами. Ни одного огонька не было по всей улице, и даже их дом казался пустым и мертвым — все окна были закрыты ставнями. Но Сергей не спал. Он сидел на кухне, небритый, в обрезанных катанцах, которые когда-то носил дома Дмитрий Иннокентьевич, в старом свитере Георгия, и варил на плитке картошку. Их появлению он ничуть не удивился, спокойно бросил не вставая:
— Привет, громадяне.
Кент поставил чемодан, разделся и, передернув плечами, спросил:
— Мать где?
— В морге.
Георгий ожидал, что Кент начнет расспрашивать, как умерла Антонина Васильевна, но тот промолчал, оглядел залубеневшие брюки и пошел в сени, вернулся с охапкой дров, с грохотом свалил у печки и приказал брату:
— Найди чего-нибудь, переодеться надо.
Сергей нехотя поднялся и через минуту вернулся, молча кинул на широкую лавку охапку одежды. Видимо, брал он не глядя, что под руку попадется, — Георгий увидел в этой куче лыжные брюки Ольги. Сердце его, до сих пор бившееся спокойно, вдруг резко дернулось и больно толкнулось в ребра. Он отвернулся, полез за сигаретами. Кент разжег печку и переоделся, кинув Георгию:
— Чего сидишь? Простудиться хочешь?
Георгий, стараясь не касаться брюк Ольги, тоже переоделся и сел за стол. Сергей вывалил дымящуюся картошку в большую миску, коротко рассказал, как все случилось. Два дня назад Антонине Васильевне стало плохо, он тут же вызвал «скорую», но она приехала только через два часа. Там, в машине, Антонина Васильевна и умерла. Врач сказал, что шансов остаться в живых у нее все равно не было.
— Врет, наверно, — заключил свой рассказ Сергей, но, подумав, добавил: — А может, и нет. Они еще месяц назад говорили, что сердце у нее никудышное.
Он зажмурился, и две крупных слезы медленно покатились по его небритому лицу.
Георгия почти не трогало их горе. Он думал о том, как войдет в свою комнату. Кажется, не идти нельзя было, раз уж он приехал сюда. И снова его гнев обратился на Кента. Зачем он привез его сюда? Разве нельзя было ему остаться в Долинске?
Кент, пригнув голову, медленно жевал. «Сволочь, — подумал Георгий, не отрывая взгляда от его крупного, высоколобого лица. — Счетная машина. Робот. Сволочь…»
Кент взглянул на него, и Георгий тут же опустил глаза.
Хоронили Антонину Васильевну на следующий день. Привезти домой ее нельзя было — ни одна машина не прошла бы. Чьи-то чужие руки обмыли ее, одели и бог знает для чего воткнули в большие, неуклюже сложенные на груди руки тонкую желтую свечку.
На кладбище мощно, неуместно ревел бульдозер, расчищая дорогу, три похоронных процессии покорно ждали, по очереди играя траурный марш Шопена, забиваемый грохотом дизеля. К могиле, где четыре месяца назад был похоронен Дмитрий Иннокентьевич и где предстояло лежать Антонине Васильевне — она предусмотрительно оставила место для себя рядом, — пройти можно было, как сообщил Сергей.
И они вчетвером понесли закрытый гроб. Четвертым был маленький небритый шофер в замасленной кожанке. Его узкое плечо, смятое концом длинного погребального полотенца, бессильно вихлялось под тяжестью гроба, и на лице читалось нескрываемое озлобление.
Потом стояли втроем у свежей могилы, молчали. Дул плотный влажный ветер, завывая в крестах и обелисках. Кент наконец сказал:
— Три смерти за полгода… Мор на Русаковых начался, что ли? А ведь в нашем роду всегда подолгу жили, деду, кажется, уже под восемьдесят.
— Восемьдесят два, — тихо поправил Сергей.
— А я никогда не видел его, — с горечью сказал Кент. — Какой он, Серега?
— Ты на него очень похож. Даже больше, чем отец. Съезди к нему, пока он жив.
— Надо бы… — Кент вздохнул, помолчал и предложил: — Ну что, пошли?
Дома их ждал накрытый стол, — постаралась Неонила Филипповна, соседка. Смахивая беззвучные слезы, она с робким поклоном пригласила, как чужих:
— Садитесь, ребятушки, помяните покойницу, царствие ей небесное…
Кент и Сергей неловко сели, будто и впрямь в чужой дом пришли помянуть неблизкого человека. За двумя столами, приставленными друг к другу, могли свободно разместиться человек двадцать, а их всего было четверо. Георгий, постояв, направился в свою комнату. До сих пор он так и не решился зайти туда,
