сильно волновался.
— Всё в порядке. Обошлось же. Главное, чтобы таких ситуаций больше не случалось.
— Да, тут сам Николай Чудотворец вступился за нашу семью. Романовы отвечают за страну. Вот что значат эти события. Ещё бы народ понял, что власть с ним едина. Решили же дураки, что тут дьявол сидит, и полезли во дворец. Нет понимания у людей, что власть государя от Бога и все страдания их от этого.
— Так, раз лезут в Зимний дворец, то, может, пусть и познакомятся с ним.
— Как это? Не понимаю.
— Может дать возможность зайти народу во дворец, раз так ему хочется, скажем, хотя бы раз в год.
— Ты, верно, шутишь? Простому мужику во дворец?
— А почему нет? Пусть походят, посмотрят, а потом заодно и своим расскажут, что здесь всё красиво, чинно и нет никаких сатанистов.
Николай стоял с открытым ртом и не знал, что на подобное ответить, затем всё-таки собрался с мыслями.
— Но ведь никто не делал так раньше из царей.
— А будьте первым, папенька. Зачем вы сравниваете себя с кем-то. Пусть равняются на вас, а не вы на кого-то.
Последние мои слова явно упали на подготовленную почву огромного самомнения Николая.
1 января Зимний дворец открылся для всех желающих, но полиция, правда, впустила только сорок тысяч человек. Простые мужики ходили по залам, шарахаясь от огромных зеркал и громко восхищаясь красотой выставленных картин и статуй. Многочисленные лакеи раздавали мужикам чашки с чаем и сахаром, а те с удовольствием их пробовали. В этот вечер фрейлины и статс-дамы надели фальшивые драгоценности, за что впоследствии они сами назвали это мероприятие «балом фальшивых камней». Государь же с императрицей обходил залы, раскланивался, беспрестанно повторяя: «Позвольте пройти». Так происходило единение царя с народом.
Такие перемены на самом деле некоторых наивных «обманули». Мой воспитатель и учитель, поэт Жуковский начал вдруг просить за оппозиционных деятелей. Он просил перевести Батюшкова, вернуть из ссылки Пушкина, простить Николая Тургенева. Узнав, что Жуковский написал письмо с предложением амнистии декабрьского мятежа, государь устроил ему разнос. Император упрекал его в тесных связях с людьми беспорядочными и даже осуждёнными за преступления.
— …А ведь ты при моём сыне! Иди и не затевай больше разговора об этом!
Что было плохого в возвращении из ссылки поэтов, писателей, в прощении декабристов? Да ничего вроде. Они же вроде как за народ были. Я сам видел ужасную жизнь простых крестьян, рабочих, но проблема ведь не в этом. Дело в том, что гражданского общества в России как такого не было. Эти все писатели, декабристы не видели леса за деревьями. Ведь богатые дворяне, всеми уважаемые люди могли бы создавать бесплатные школы и вузы, строить дороги, помогать приютам, делать открытия на благо страны. Но чем они в итоге занимались? Предпринимали мыслимые и немыслимые действия, чтобы разрушить всё и установить новый порядок. Откуда такое у них желание? Освободили ли эти декабристы хотя бы собственных крестьян, у них ведь по закону официально была такая возможность, тем более они же за народ вроде выступали, — нет, и ещё раз нет. Вот в чём мерзость! Декабристы эти — сплошь богатенькие, избалованные дворянчики, «золотая» молодёжь, нахватавшаяся модных французских идей и в глубине души желающие просто власти для себя лично. А ведь улучшить жизнь людей не так сложно, — надо просто дать людям нормально зарабатывать и жить достойно, так чтобы все, а не только элита, почувствовали, что у них и их детей есть будущее. А ещё надо сделать так, чтобы народ стал образованным, понимал чего хочет и не верил бы всяким популистам, обманывающим так безжалостно и опасно. Но это всё впереди…
Глава 6
Время шло. Я прошёл уже большую часть своего обучения. Подготовка стала явно смещаться в сторону государственного и военного управления. Тут пошла уже проверка моих убеждений, взглядов на общественно — политические проблемы. На ежегодном экзамене мне задан был коварный вопрос: «Должно ли прощать обиды, нам причинённые?» Пришлось отвечать в таком же духе — «Должно, несомненно, прощать обиды, делаемые нам лично, но обиды, нанесённые законам народным, должны быть судимы законами; существующий закон не должен делать исключения ни для кого».
Николай I помнил свой бедный опыт к началу правления: его вредный брат Александр I не ввёл его даже в Государственный совет. Сыну же он решил не делать такой пакости и стал готовить Сашу всесторонне. В 1831 году папенька начал писать «Записки». Эти документы явно готовились для оправдания своих действий в декабре 1825 года. Своим мелким, разборчивым почерком на французском языке он исписал целых две толстые тетради. Начиналось там так: «Я пишу не для света — пишу для детей своих; желаю, чтобы до них дошло в настоящем виде то, чему я был свидетель… Буду говорить, как сам видел, чувствовал, от чистого сердца, от прямой души: иного языка не знаю». Сторонний наблюдатель, возможно, подивился бы, откуда я знаю, какой толщины тетради, и что там написано и правильно бы сделал, задав такой вопрос. Наш папенька заставил меня прочитать эти тетради и выучить наизусть некоторые его тезисы словно молитвы. Когда я услышал о его требовании, то прямо разинул рот от удивления, не зная, что сказать. Николай оставался прежним. Всегда и во всём считал себя самым умным, а все свои действия воспринимал как исключительно безошибочные. Моя задача проста — копировать его гений. Чем лучше усвою толику его гениальности, тем больше ума наберусь.
Николай Павлович в то же время в записках упирал на то, что пустые дела никчёмны и призывал всячески их остерегаться. «До 1818-го не был я занят ничем; всё моё знакомство со светом ограничивалось ежедневным ожиданием в передних или секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в 10 часов все генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, гвардейские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие допуск к государю. В сём шумном собрании проходили мы час, иногда и более, доколь не призывался к государю генерал-губернатор с комендантом и вслед за ним все генерал-адъютанты и адъютанты с рапортами и мы с ними, и представлялись фельдфебели и вестовые. От нечего делать вошло в привычку, что в сём собрании делались дела по гвардии, но большею частью время проходило в шутках и насмешках насчёт ближнего; бывали и интриги. В то же время вся молодёжь, адъютанты, а часто и офицеры ждали в коридорах, теряя время или употребляя оное для развлечения почти так же и не щадя ни начальников, ни правительство. Долго я видел и не понимал; сперва
