вере больше не могло идти и речи, я благодарил всевышнего за возможность выпить гранатовый сок в Константинополе или за необязательную прогулку на велосипеде по Белграду, за один только шанс пролететь над Гатчиной или за ту невероятную скорость, с которой каждую ночь я входил в один и тот же поворот на ночной улице Парижа. Я был благодарен ему за возможность вернуться на Родину и, конечно, за то, что в самые сложные моменты жизни, словно заканчивая игру в прятки, в моей жизни опять и опять появлялась ты, Вера.
– Значит, ты утверждаешь, Нестеренко, что был против антинародной войны, развязанной царем и его приспешниками?
– Конечно! Уже в первые дни я понял, что никаких четырех месяцев, которые все отводили на выяснение отношений между большими державами, не будет. Мне почти сразу стало очевидно, что разворачивается великая бессмысленная и бесконечная катастрофа!
– По-твоему, в той войне не было смысла?
– А какой в ней был смысл? Какой вообще во всех этих бойнях смысл, если проходит сто лет, и никто даже не вспоминает ни когда, ни из-за чего война началась? Для чего, например, солдаты отдавали свои жизни, если на территории Советского Союза нет ни одного памятника погибшим в Великой войне?!
– Памятников нет, потому что нельзя увековечивать неправильную войну.
– А жизни солдат?
– А значимость солдатской жизни тоже преувеличивать не стоит. Тебе ли не знать, что всякий рядовой должен идти и сражаться!
– Неплохо рассуждать об этом, сидя здесь, в Саратове, верно, гражданин начальник?
– Нестеренко, поосторожнее! Во время войны каждый делает свое дело. К сожалению, враг не дремлет – наша страна наводнена шпионами, и мне поручено разбираться с такими, как ты! Если партия прикажет мне отправиться на фронт – я отправлюсь!
– Я своей стране не враг…
– Поверь, Нестеренко, я сумею это доказать! Рассказывай лучше, как ты был ранен…
– В бою…
– Рассказывай, говорю!
– Так а что рассказывать?
– Как ты был ранен!
– Как и в любой другой раз загремело, зашелестело, пошли удары и…
– Нестеренко, мы сейчас закончим допрос, и поверь мне, ты очень об этом пожалеешь!
– Ладно-ладно вам… порезало осколком меня…
С самого утра стеной стоял грязный туман. Все теперь было одно – небо, земля. Испепеленная простыня. Первая одинокая пуля разорвала ее и пролетела в метре от меня. Будто насекомое с полным брюшком свинца, она устремилась куда-то дальше, в лагерь, где, словно скорбные цветы, опылила первое сердце. Смертью. И начался бой. То тут, то там засвистели вдруг выпущенные жала, и уже спустя мгновение раздался взрыв. Содрогнулась планета. Мне бы стоило спрятаться, свернуться калачиком в окопе, но какая-то неведомая сила заставила меня вылезти из ямы, и едва я встал на ноги, что-то вскрыло мне горло…
– Где порезало?
– Вот здесь, видите? Когда это случилось, я уже мало что соображал. Брызнула кровь, и, повалившись на землю, я двумя руками схватился за шею. Помню только, что я смотрел в небо, а деклассированные впоследствии ангелы пели мне:
Постой, не уходи!
Мы ждали лета – пришла зима.
Мы заходили в дома, но в домах шел снег…
В наших глазах крики «Вперед!»,
В наших глазах окрики «Стой!»
В наших глазах рождение дня и смерть огня.
– Нет никаких ангелов, Нестеренко, продолжай показывать по существу!
– А бог?
– И бога, конечно, тоже нет! Продолжай, говорю, показывать!
– А про что показывать-то?
– Про то, что было после ранения!
– После ранения, как я уже говорил, был госпиталь. Впрочем, не думаю, что вам будет особенно интересно слушать об этом…
– Ты рассказывай, а я сам решу, что интересно, а что нет!
– Воля ваша, гражданин начальник. Госпиталь – это был такой склад обрубков. Лишние и бесполезные люди. Целыми днями все только и делали, что читали «Русский инвалид» и задавались ненужными вопросами: «А почему они публикуют только офицерские списки? А почему они не пишут о простых рядовых?»
– А почему они не писали о них?
– А кому они были нужны?! Вы же сами только что сказали, что не следует переоценивать значимость солдатской жизни. Так, единица…
– Ты не философствуй, а продолжай показывать относительно времени, проведенного в госпитале!
– В госпитале, говорю же, я по большей части спал. Тут нужно сказать, что больничные сны я не очень-то любил, но…
– Нестеренко!
– Да вам будет интересно! Дело в том, гражданин начальник, что уж слишком часто я видел незахороненных солдат, понимаете? Мертвецы шагали мне навстречу, а я смотрел на них и все думал: а чего это, мил люди, вы идете именно ко мне? Окровавленные, рота за ротой, полк за полком, с запекшейся кровью на лицах, эти уродцы, кто без глаза, кто с раздробленным черепом, шагали полями, плелись замерзшими реками и хором повторяли одни и те же слова: «Братец, Петя, похорони нас! Захорони нас, милый!»
– Ты поэтому решил работать в крематории?
– Почему поэтому?
– Потому что тебя атаковали мертвецы?
– Да нет, что вы! Между войной и крематорием ведь еще столько всего случилось…
– Но ты ведь когда-то выбрал эту работу?
– Работу эту я не выбирал – уж скорее она меня нашла…
– Это как же?
– Это так же, что в 1926 году, по возвращении из Парижа в Москву, я долго не мог никуда устроиться. Как ни просился я, к летной службе, да даже к обслуживанию самолетов меня не допускали. В конце концов, с биографией моей крематорий стал единственным шансом начать новую жизнь…
– А почему эту должность предложили именно тебе? Уверен, в Москве многие хотели бы быть директором крематория…
– Думаю, меня выбрали потому, что я знал иностранные языки и умел обращаться с техникой…
– Зачем при работе в крематории знать иностранные языки?
– Как это зачем? Не забывайте, что мы строили крематорий с нуля. Нам помогали иностранцы…
При слове «иностранцы» Перепелица оживает. Предплечье молодого следователя вздрагивает и готовится внести «нужные» показания. На старт, внимание, марш!
– Какие иностранцы помогали тебе при строительстве Первого Московского крематория?
– Немцы.
– Кто именно?
– Компания «Топф и сыновья»…
– А где они сейчас? В Москве?
– Хотите загрести? Неужели их не было в ваших списках?
– Где они, спрашиваю!
– Поздно, гражданин начальник, уж много лет как вернулись в Германию…
– Связь у тебя с ними есть?
– Никак нет, гражданин начальник.
– Письма? Посылки?
– Нет.
– Чем они там сейчас, по-твоему, занимаются?
– Топфы?
– Да.
– А мне почем знать?
– Предположи!
– Разве предположение можно приобщать к делу?
– Я спрашиваю тебя, Нестеренко, чем они там сейчас, в Германии, по-твоему, занимаются?!
– Смею полагать, гражданин начальник, что, как и вы, трудятся на благо своей страны!
– Ты меня, гнида, с фашистами не сравнивай!
