даже если ты незнающий, ты уже знаешь. И назовут тебя знающим себя самого, ибо не познавший себя не познал ничего, познавший же себя самого уже получил также знание о глубине всего».[147]
Подобно нынешним художественным кругам, гностики считали способность к оригинальному творчеству знаком каждого, кто становится духовно живым. Подобно ученикам художника или писателя, каждый из них стремился выразить свое восприятие, пересматривая и изменяя то, чему был научен. Тот, кто просто повторял слова наставника, считался не достигшим совершенства. Епископ Ириней жалуется, что
каждый из них, по мере сил, каждый день рождает что-либо более новое; ибо у них не почитается совершенным, кто не производит таких великих лжей![148]
Он настаивает, что они «выставляют себя изобретателями и создателями этого мечтательного вымысла», и обвиняет их в создании новых форм мифологической поэзии. Без сомнения, он прав: гностическая литература первого и второго веков включает несколько замечательных поэм, таких, как «Хоровод вокруг креста»[149] и «Гром, Разум совершенный». Наиболее отвратительным, с его точки зрения, было то, что они не подтверждали свои произведения ничем кроме собственной интуиции. Если их спросить, «они или начнут перечислять человеческие страсти, или же заведут речь о гармонии в творении»:[150]
Они достойны порицания за то, что… изображают чувства и страсти людей и действия ума… то, что бывает у людей, и что они испытывают в самих себе, приписывают Божественному разуму.[151]
На этой основе, подобно художникам они выражают свое собственное понимание — свой гнозис — создавая новые мифы, поэмы, обряды, «диалоги» с Христом, откровения и рассказы о своих видениях.
Подобно баптистам, квакерам и многим другим, гностики были убеждены, что каждый принявший духа прямо общается с божеством. Один из учеников Валентина, гностический наставник Гераклеон (ок. 160 г.) говорит, что «ведь люди сначала людьми ведомые уверовали в Спасителя», а затем «через саму истину уверовали».[152] Так его учитель Валентин говорил, что сперва узнал тайное учение Павла, а затем получил видение, ставшее источником его собственного гнозиса:
Он увидел новорожденного младенца, и когда он спросил, кто это, дитя ответило: «Я Слово».[153]
Другой ученик Валентина, Марк (ок. 150 года), сам ставший наставником, рассказывает, как он пришел к познанию истины. Он говорит, что
видение низошло к нему… в образе женщины… и раскрыла ему, что такое она сама, и изложила ему исключительно одному приведение в бытие всего, чего не открывала никогда никому ни из богов, ни из людей.[154]
Затем явление сказало ему:
«Хочу показать тебе и самую Истину, ибо я низвела ее из вышних жилищ, чтобы ты увидел ее нагую и узнал красоты ее».[155]
И так, добавляет Марк, «нагая Истина» пришла к нему в образе женщины, открывая свои тайны. Марк, в свою очередь, надеялся, что каждый, кого он посвящает в гнозис, сможет пережить подобный опыт. В обряде посвящения, после призывания духа, он приказывал кандидату пророчествовать,[156] чтобы показать, что он получил прямой контакт с божеством.
Что отличает этих гностиков от тех, кто в течение всей истории христианства говорил, что имел особые видения и откровения, и кто выражал это в искусстве, поэзии и мистической литературе? Католики и протестанты, стоящие на ортодоксальных позициях, считают, что получаемые ими откровения должны подтверждаться апостольской традицией: это, соглашаются они, устанавливает пределы христианской веры. Первоначальное учение апостолов остается критерием; то, что отклоняется — ересь. Епископ Ириней заявляет, что апостолы,
как богач в сокровищницу, вполне положили в [церковь] все, что относится к истине, так что всякий желающий берет из нее питие жизни.[157]
Ортодокс верит «одной и единственной истине от апостолов, которая передана церкви», и не принимает никаких Евангелий, кроме четырех новозаветных, которые служат каноном (буквально «мерой») для измерения всех будущих учений и практик.
Но христиане-гностики, которым противостоял Ириней, полагали, что намного превзошли первоначальное учение. Как сегодня многие люди считают, что новейшие эксперименты в науке или психологии превзойдут более ранние, так гностики ожидали, что настоящее и будущее принесут продолжающееся возрастание знания. Ириней использует это, как доказательство их дерзости:
Они провозглашают себя совершенными, так что никто, ни даже Павел или Петр или другой кто из апостолов не может сравниться с ними по величию знания… Они воображают, что они сами открыли больше, чем апостолы, и что апостолы проповедовали Евангелие, все еще находясь под влиянием иудейских мнений, но сами они мудрее и разумнее апостолов.[158]
И те, кто считал себя «мудрее апостолов», конечно же, считали себя «мудрее священников».[159] Ведь то, что эти гностики говорят об апостолах — особенно о Двенадцати — выражает их отношение к священником и епископам, которые заявляют, что принадлежат к ортодоксальной апостольской преемственности.
Но, несмотря на это подчеркивание свободы творчества, некоторые гностические наставники — не слишком последовательно — указывали на свои собственные, тайные источники «апостольского предания». Гностический наставник Птолемей объясняет Флоре, женщине, которую считает потенциальной посвященной, что «и мы приняли» апостольское предание по преемству от наставников — которое, как он говорит, предлагает эзотерическое дополнение к каноническому собранию слов Иисуса.[160]
Гностические авторы часто приписывают свои собственные предания лицам, находящимся вне круга Двенадцати — Павлу, Марии Магдалине и Иакову. Некоторые утверждают, что Двенадцать — включая Петра — не получили гнозиса, когда первыми засвидетельствовали воскресение Христа. Другая группа гностиков, названная сифианами, поскольку они отождествляли себя с сынами Сифа, третьего сына Адама и Евы, говорит, что апостолы, обманутые «величайшим заблуждением», вообразили, что Христос воскрес из мертвых в телесном образе. Но воскресший Христос явился «немногим из своих учеников, которых считал способными к пониманию таких великих таинств»,[161] и научил их понимать воскресение духовно, а не физически. Более того, как мы уже видели, Евангелие от Марш изображает Марию Магдалину (которую ортодоксы никогда не считали апостолом) удостоенной видений и понимания, намного превосходящего понимание Петра. Беседа
Спасителя превозносит ее как выдающегося апостола; она «женщина, понявшая все».[162] Валентин заявляет, что его апостольское предание идет от Павла — также не принадлежащего к Двенадцати, но одному из величайших авторитетов у ортодоксов и автора, наиболее широко (после Луки) представленного в Новом Завете.
Другие гностики объясняют, что некоторые из Двенадцати позднее получили особые видения и откровения, и так достигли просветления. Откровение Петра описывает как Петр в глубоком трансе переживает
