Семейство Шада, кажется, не слишком расстроено появлением его внебрачных детей. Его сестра дружески им улыбается, полагаю, что у такого высокородного семейства (во главе которого граф) хватило мудрости принять незаконных отпрысков.
Тем временем моя мать, которой мои брат и отец совали под нос уксус, пришла в себя.
— Позор, позор для моей дорогой девочки, — голосит она, что, на мой взгляд, не имеет смысла, поскольку это не я привела своих бастардов на собственную свадьбу.
— Вы бы предпочли, чтобы он позволил родным детям гнить в канаве, мэм? — говорю я раздраженным шепотом. Хотя в чем-то с ней согласна — щеголять незаконнорожденными детьми на свадьбе несколько вульгарно.
— Какая неделикатность! Дорогой, сделай хоть что-нибудь! — Эта реплика адресована моему отцу, который трет лоб носовым платком.
Мы сочувственно переглядываемся.
— Мэм, это хорошо, что он посеял дикий овес до свадьбы, а не после. Да, Шарлотта?
Мама, похоже, не одобряет мнение отца и снова падает в кресло.
Я, понимая, что Шад, несмотря на женитьбу, не намерен менять свои привычки, ухитряюсь улыбнуться. Выражение «сеять дикий овес» всегда казалось мне нелепым — зачем сеять то, что вырастет диким? Я представила себе повесу, шагающего по полю (не в сельскохозяйственном смысле) в окружении развеселых девиц в сомнительных юбчонках. Возможно, это весьма точное изображение действий Шада в провинции, и я не уверена, как жена впишется в эту очаровательную сельскую идиллию.
Сбивчивые инструкции мамы относительно свадьбы и особенно брачной ночи не содержали правил встречи с прижитыми на стороне отпрысками мужа. Интересно, где они живут и будут ли они значительной частью нашей жизни?
Церемония закончена, гости спускаются в столовую на свадебный обед. Какая мрачная комната! Портреты покойных родителей Шада — у матери подавленное выражение лица, у отца злобный взгляд — председательствуют на собрании.
— Ваша мама была очень мила, — лгу я Мэрианн, которая сидит рядом со мной.
— Спасибо, — скупо улыбается она.
Столовое серебро носит следы поспешной чистки. Я вытираю свой прибор салфеткой, родственники Шада говорят о людях, которых я не знаю, и, покатываясь от смеха, пересказывают не слишком забавные истории. Я делаю попытку завязать беседу с Карстэрсом, который поразительно застенчив.
Шад, как я замечаю, занят тем, что очаровывает родственников, я сижу рядом, натянув на лицо улыбку.
И так будет продолжаться дни, недели, месяцы? Я испугана не интимной стороной супружества, выражаясь словами моей матушки, а отсутствием внутренней близости, свойственной браку.
Как жаль, что здесь нет Энн!
После свадебного обеда я прощаюсь с родителями. При расставании даже мой брат, благодаря обильно лившемуся шампанскому, с красными глазами трубит в носовой платок. К моему удивлению, Джордж клянется, что если Шад окажется плохим мужем, он его отходит хлыстом, а затем поворачивается к Шаду и обнимает его как брата.
— Она неплохая девочка, — говорит он. — Ее нужно держать в узде, но она преуспеет.
— Уходи, Джордж, ты пьян, — выпроваживаю я брата. Как жаль, что я трезва!
Я была не в состоянии ни есть, ни пить. Джордж обнимает меня за талию и, обдав винными парами, шепчет на ухо:
— Он ищет любовницу, Лотти. Я подумал, что ты должна знать. Вот как они поступают, аристократы. Он был вчера в театре с этим своим приятелем на деревяшке, заходил в ложи к девицам.
— Спасибо, брат. А теперь отправляйся домой. — Я задумываюсь, не приказать ли большеногому Робертсу выставить моего братца, но, к моему облегчению, мои родственники удаляются.
Облегчение мое длится недолго, потом мне становится страшно. Мне хочется броситься за ними, схватить за руки, умолять не оставлять меня наедине с этим мужчиной, который смотрит на меня с…я не могу расшифровать его выражение. Не знаю, презрение это или желание, в любом случае это меня чрезвычайно нервирует. Что, если он хочет вступить в супружеские отношения прямо здесь, на столе в столовой?
Я дико озираюсь в поисках лакея, чтобы приказать сдвинуть стол. Мои худшие опасения оправдываются, когда Шад отсылает Робертса из комнаты, и мы остаемся вдвоем, стол чист.
Я бочком двигаюсь к камину и поглядываю на кочергу. Не то чтобы я против идеи спать с Шадом, в глубине души меня это чрезвычайно интересует, начиная с того незабываемого поцелуя в саду.
Он большими шагами пересекает комнату, направляясь ко мне. Это похоже на приближение дикого зверя, и в какой-то безумный миг я решаю запрыгнуть на стол и позволить Шаду делать со мной все, что захочет.
Но в последний момент взгляд Шада смещается за меня, и он подходит к высоким часам, которые стоят у противоположной стены. Открыв корпус, Шад вставляет ключ и заводит часы.
Я же очень рада, что не растянулась раньше времени на столе, и пытаюсь держаться спокойно.
В комнату возвращается Робертс.
— Ох, сэр, — укоризненно говорит он.
— Не забывайся, — отвечает Шад. Интересно, он так же возбужден, как я?
— Вы же знаете, милорд, к этим часам нужен особый подход.
Шад закрывает шкафчик.
— Мэм, мы с сестрой взяли на себя смелость выбрать вам горничную. Это Аннабелл Уидерс.
В комнату входит элегантно одетая женщина. С надменным видом она расправляет платье и ухитряется вложить в реверанс глубочайшее презрение к нам.
— Здравствуйте, милорд, миледи. — Ее рот кривится в подобии улыбки, но это скорее насмешка.
— Вы поможете леди Шаддерли одеться для прогулки и театра, — говорит Шад. — Можете идти.
Уидерс и Робертс уходят.
— Не командуйте, что мне делать! — негодую я. Шад поднимает бровь — как жаль, что я этого не умею, — и прислоняется к столу.
— Но мы же не можем провести день нашей свадьбы порознь.
— А если я не желаю ехать в парк и театр? Если мне не нравится Уидерс?
— Не ершитесь, Шарлотта. Поберегите свою энергию для более важного сражения. Согласен, Уидерс довольно отвратительна, но, по словам сестры, она умеет обращаться с шелковыми чулками. — Он лезет в сюртук и бросает на стол плоскую коробку. — Теперь это ваше.
— Что это? — Коробка обтянута несколько потертой шагреневой кожей. — Спасибо, сэр, — добавляю я, как могу любезно.
Подняв крышку, я вижу блеск жемчуга и огненные вспышки рубинов в массивной старомодной оправе. Я снова смотрю на портрет умершей матери Шада и узнаю ожерелье и серьги.
— Позвольте мне. — Шад берет ожерелье с поблекшего кремового атласа и встает позади меня.
От его теплого дыхания, овевающего мой затылок, меня бросает в дрожь. Золотое ожерелье тяжело ложится на мои ключицы, согреваясь на коже.
