Как ей объяснить, что она к нему чувствует? А вдруг ему это и не надо? Возможно, первая брачная ночь предназначена лишь для того, чтобы доставить удовольствие жениху?
Она вдруг осмелела и прижалась губами к его рту. Его губы оказались неожиданно теплыми, но она почувствовала, что они шевельнулись в улыбке.
Он насмехается над ней, что ли?
Она немного повернула голову вправо и сделала поцелуй более глубоким, но его язык вдруг скользнул по ее нижней губе, и все ее тело пронзило невероятное наслаждение. Она отшатнулась и взглянула на него.
Он уже не улыбался. Выражение лица было серьезным. Она снова его поцеловала, частично потому, что этого хотела, но больше — потому, что не могла выдержать его напряженного взгляда. В его глазах она прочла слишком много вопросов. Он, конечно, их скоро задаст, и тогда будет нарушено очарование момента.
Обхватив ее одной рукой за шею, он притянул ее к себе. Другой он начал гладить ее горло, потом лицо. Из груди Давины вырвался какой-то неопределенный звук. Это был не стон, потому что ей не было больно. Просто ее охватило смятение, смешанное с чем-то похожим на восторг.
Оказывается, все то, что ей было известно о том, что такое страсть, было неверным.
Как это чудесно, что от его поцелуев по всему телу разливается тепло! Как приятно прикасаться ладонями к его коже, гладить его мускулистые руки! Не это ли и есть страсть?
А жены должны испытывать страсть?
Она получила ответ на вопрос, который она уже себе задавала. Она должна чувствовать именно это — этот восторг, этот зов плоти, отказ от собственной воли и полное подчинение. Ей было безразлично, был ли он ее мужем или любовником, видел ли их кто-то или они были одни в спальне, освещенной лишь слабым светом лампы.
— Дай мне руку, Давина, — немного сдавленным голосом произнес Маршалл.
Она никогда не считалась послушной девочкой, но тем не менее сделала так, как он просил, не задавая вопросов.
Он положил ее руку себе на грудь, так что она чувствовала, как гулко стучит его сердце. Он больше ничего не сказал, позволив своему сердцу говорить за себя.
Ночь внезапно стала тихой. Ветер улегся, будто так приказал Маршалл. Не стало слышно ночных птиц, умолкли сверчки. Мотыльки не бились своими серебристыми крылышками о стекла окон. Даже лунный свет потускнел, будто диск луны скрылся за облаками.
— Давина.
Он произнес только ее имя, но она поняла, что это был вопрос. Как ей на него ответить? Сказать «да»? Или «пожалуйста»?
Он склонился над ней и провел пальцем по линии ее подбородка. Он все еще молчал и не делал попыток уговаривать ее. Но и не поцеловал, хотя это было все, что она хотела.
Все же она слегка кивнула. Маршалл улыбнулся и прижал ее к себе.
Она и не предполагала, что эта ночь будет так отличаться от той, когда она впервые была с мужчиной. Это было все равно как сравнивать серебро и олово, шелк и ситец. Когда она была с Алисдэром, она, конечно, была возбуждена — главным образом своей смелостью. Но еще никогда она не ощущала такого головокружительного, опьяняющего наслаждения.
О Господи!
Он наблюдал за ней — молча и не шевелясь.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Еще никогда она не чувствовала себя такой юной и — в общем-то — такой глупой.
— А что ты хочешь делать?
— Закончить это, — тихо ответила она. — Разве не этого хочешь ты?
— Предвкушение иногда может быть частью удовольствия.
Предвкушение, которое чувствовала она, сопровождалось весьма ощутимым страхом. Она знала, что означает этот акт. Он войдет в нее. Сначала она почувствует невероятный дискомфорт, за которым последует что-то еще — какое-то неописуемое ощущение, которое может быть приятным, если оно продлится достаточно долго. А потом все закончится. Все очень просто. Она уже не будет незамужней девушкой, совершившей глупость в прошлом. Она будет женой.
Сейчас нет причины чувствовать себя виноватой. Этот акт освящен и разрешен. Более чем разрешен. Разве не должна она совершать его так часто, как того пожелает ее муж?
— А вы разве не хотите просто покончить с этим, и все? Я думала, что мужчины считают именно так.
— Тогда, может быть, приступим? — Он загадочно улыбнулся. — То есть я хочу сказать, если вам не терпится.
Она ничего не ответила, и он протянул руку и положил пальцы на ее шею.
— Чем это вы таким занимаетесь весь день, что у вас такие жесткие руки? — вдруг спросила она, и по его взгляду поняла, что она в очередной раз удивила его.
— Я каждый день езжу верхом. Мозоли у меня от поводьев.
— Каждый день?
— Каждый.
— Даже сегодня?
— По-моему, вы стараетесь оттянуть неизбежное, Давина, не так ли? Или вы вдруг решили, что вам не так уж и не терпится, как вы думали?
— Что значит не терпится? При чем здесь это? Я просто стараюсь быть вежливой.
— А вам не кажется, что это рискованно?
Она лишь улыбнулась в ответ.
Неожиданно она оказалась на спине на середине постели, а он смотрел на нее сверху вниз.
— Я понял, что не терпится-то мне, — сказал он.
— Правда?
— Истинная правда.
— О!
Он начал целовать ее, при этом он проводил пальцами по ее горлу, по округлости ее плеча, по изгибу бровей.
Когда она непроизвольно приподняла бедра, он вошел в нее с такой осторожностью, с таким умением, что она лишь тихо застонала.
Он нашептывал ей на ухо, что ей следует делать, и она безропотно повиновалась. Ей оставалось лишь жалеть о том, что она так неопытна. Может быть, ей следует быть более сдержанной и осторожной? Но как это возможно? Ведь она еще никогда ничего подобного не испытывала. Даже не подозревала, что такое может быть. Когда он начал ритмично двигаться, она обхватила его ногами.
В детстве она впервые увидела радугу. Она появилась над Эдинбургом и была такой яркой, что у нее захватило дух. Сейчас Давина чувствовала то же самое — благоговение перед чем-то таким, чего она не понимала.
Так вот что имели в виду поэты, когда писали о слиянии сердец и душ. Она не знала этого человека, а он ее понимал. Когда она вздыхала, его губы оказывались рядом, чтобы поймать ее дыхание. Когда она гладила его щеку, он прикрывал ладонью ее руку, словно желая, чтобы она чувствовала, что они единое целое.
В следующий момент мир вокруг нее вдруг исчез, а ночь озарилась взрывом ослепительного света. Давина вздрогнула, вцепилась в плечи Маршалла и держалась за него, когда ее пронзило наслаждение…
— Ты ведь не девственница.
Ее сердце затрепетало в груди, словно маленькая птичка в клетке. Давина медленно вытянула руки под простыней и сжала кулаки.
