в долину к пастушьей хижине, берет там бидон только что надоенного молока, закидывает себе на плечи и возвращается сюда греть его для нас. То же самое с яйцами, сыром и печеньем. Все это он приносит оттуда.
– А ты откуда знаешь?
– Проследил за ним втихаря сегодня.
– Ты вообще когда-нибудь спишь?
– Днем, пока вы работаете. Ну и на уроках, естественно!
– А, вот оно что. И правильно.
– У меня табак кончается. Нет ли у тебя сигарет?
– Для тебя – нет.
– Черт, меня без них ломать начнет!
– А ты попробуй поработать. Меньше будет времени, чтобы курить.
Педро откусывает печенье.
– Эх, а помнишь, как мы всем классом ездили в прошлом году в Лондон?
Паола помнит бесконечную зигзагообразную очередь перед входом в Британский музей; монументальный фасад; их учительницу английского синьору Крискуоло, выпытывающую у экскурсовода, где туалет; потрясенного фризами Парфенона Эльпиди. И Педро, который под шумок куда-то смылся. Ему попытались дозвониться после музея, но телефон был «выключен или вне зоны действия сети», и учителя решили поехать искать его в город, перепоручив остальных отцу Паолы. Тот как раз оказался по работе в Лондоне и воспользовался случаем побыть с дочерью.
Пока Эльпиди и Крискуоло прочесывали лондонские окраины, пытаясь отыскать злополучного Педро, отец Паолы с готовностью показал ребятам город, а вечером вернул их в гостиницу.
– Пожалуйста, Паолина, пока учителя не вернутся, не уходите никуда, ладно? А я пошел, нужно закончить кое-какие дела по работе. Вечером созвонимся.
Само собой, уже через полчаса в номере Ренцо вовсю шла бурная вечеринка с травой и персиковой водкой. В какой-то момент Паоле надоело смотреть, как Кьяра, перебрав, блюет над ванной, а пьяный Ренцо танцует на кровати. Увидев, что звонит отец, она воспользовалась случаем и вышла, надеясь сбежать к себе в номер.
– Учителя вернулись? Нашли сына Де Марко?
– По-моему, еще нет, папа.
– Но уже поздно!
– Попробуй позвонить им. У тебя же остались их телефоны?
– Сейчас позвоню. Ты как? Все хорошо?
– Да.
– Ты ведь не пила?
– Нет.
– А то смотри, в воскресенье у тебя дерби.
– Знаю.
– Никакого алкоголя и ложись пораньше. Ты у себя в номере?
– Да.
– А что там за шум?
Паола оглянулась на дверь, ведущую к пожарной лестнице: снаружи в стекло стучал Педро.
– Голубь в окно врезался.
– Судя по звукам, там целый индюк!
Положив трубку, Паола впустила одноклассника.
– Эльпиди и Крискуоло тебя по всей Англии обыскались! Ты куда делся?
– Гулял.
– Да ты пьяный!
– И что?
– Мы из-за тебя тут все на ушах стояли.
– Да мне плевать. Где все?
– Бухают у Ренцо. Хочешь присоединиться?
– В душ хочу.
– Никто тебя не держит. Спокойной ночи.
– Пусти меня к себе.
– Зачем?
– Я потерял карточку от номера.
– Молодец, хорошая попытка. Но я на это не куплюсь.
– Честно! Я только душ приму и исчезну. Обещаю.
После долгих уговоров Паола хоть и неохотно, но согласилась. Как только они оказались в номере, Педро тут же заперся в ванной и спустя почти час вышел оттуда в розовом халате, окутанный облаком пара.
Паола расхохоталась:
– Ты что на себя напялил?
– А что?
– Дебил! Это халат Валентины!
– Ну, я в нем тоже неплохо смотрюсь.
От Педро пахло гелем для душа. Он присел на кровать рядом с Паолой. Из номера Ренцо доносилась музыка.
– Где ты был сегодня?
– Познакомился с каким-то бродягой. С ним и был.
– С бродягой?
– Ага. Он дал мне сигарет, а я купил выпивку. Нажрались как свиньи. Его зовут… Черт, забыл… В общем, еще пять лет назад он жил нормальной жизнью. А потом потерял работу, жена его бросила и выгнала из дома. Вот бедняга и остался на улице.
– Да уж, насыщенный денек…
– Зато по-английски я говорил больше, чем ты.
– Это хорошо, только из-за тебя мы не посмотрели Моне в Национальной галерее.
– В Национальной галерее, – передразнил ее Педро. – Да у бродяги с улицы больше достоинства, чем у толпы придурков, которые толкутся в музеях, ничего не соображая в искусстве.
– Ах, я и забыла! – усмехнулась Паола. – Ты же у нас всегда на стороне униженных и оскорбленных.
Парень промолчал и, развалившись на кровати, положил голову Паоле на колени.
– Спать хочу…
Она не успела выпроводить Педро из номера: тот отключился. Паола потянулась, потушила свет и, стянув с парня в темноте влажный халат, уложила голого под одеяло и укутала. Потом зажгла на тумбочке тусклую лампу, разделась, надела ночную рубашку и легла рядом.
Поначалу Паола лежала на своей половине кровати, но, замерзнув, подвинулась и коснулась его спины. Тело у Педро было гладкое, словно женское, только худое и угловатое; каждый мускул был напряжен, как у вечно настороженного лесного кота. Паола невольно обняла его за плечи и, прижавшись к теплому, приятно пахнущему и загадочному телу, наконец заснула.
– Паола, скажи… Той ночью, у тебя в номере… мы с тобой случайно не…
– Нет конечно!
– А, вот как… Не, просто я пьяный был и ничего не помню, вот и хотел узнать, не изнасиловала ли ты меня случайно.
– Я? Тебя? Да я лучше протухшие роллы съем! Успокойся, ничего у нас не было. Этого еще не хватало. Зачем тебе это сейчас понадобилось?
Педро встает из-за стола.
– Да так, давно интересно было… В общем, если захочешь, наверстаем.
Паола поднимается, чтобы пойти помыть чашку.
– Если захочу? Да никогда в жизни!
Набежавшие тучи затягивают небо. Лес темнеет и мрачнеет. Уже несколько дней ребята не выходят из дома из-за ледяного ветра, яростно хлопающего дверями балконов.
Учитель с учениками сидят у камина. Некоторые зачитывают, что написали. Когда очередь доходит до Педро, учитель замечает, что у него нет даже бумажки.
– Где же твой текст?
– Он не совсем обычный.
– И где же он?
Педро встает, скидывает с себя одежду и остается перед всеми в одних трусах. Он вечно под разными предлогами прогуливает физкультуру, поэтому в раздевалке его еще никто никогда не видел.
Тело, сплошь покрытое татуировками, ошеломляет одноклассников.
– Мои татуировки скажут за меня все. На правой руке изображена тщета человеческой жизни. Сверху – привлекательная обнаженная женщина, Красота, а под ней, на предплечье, – еще одна красивая женщина, опершаяся на косу, то есть Смерть. Потому что красота недолговечна и все в нашей жизни временно. Как бессмысленно наше стремление к величию! Теперь посмотрите на левую руку. Здесь у меня набито кладбище с надгробиями в лунном свете. Первая плита – моя. Вот: имя, фамилия, дата и место рождения. Место и дату смерти закрывает ветка дерева. Почему? Возможно, потому, что я не знаю, когда умру. А может, уже умер и не заметил. Зато те, кто вокруг, точно мертвы. О да, мертвы, мертвее некуда! Особенно это касается взрослых. Они не живут, а существуют. На тыльной стороне руки изображены три скелетика. Первые два, с портфелями, – мои отец и дед; мне интересно, прожили ли они хоть один день в своей жизни по-настоящему, ведь всегда так заняты, что и о ближних подумать некогда. А теперь взгляните на третий скелет, с пылесосом. Это мама: потакая прихотям отца, она, может, жила еще меньше, чем он. Разве они еще живы, эти взрослые с их рутиной, подъемами в семь утра, талончиками на обед, телепередачами, мигренями, очередями в супермаркете, сезоном скидок и аперитивами с друзьями? Неужели то, что они называют жизнью, и есть жизнь? Нет уж, спасибо, меня от нее тошнит, такую жизнь я не признаю. Пускай оставят себе. На груди у меня картина «Большая волна в Канагаве», символ неукротимой силы природы. Почему волна? Потому что, друзья мои, ни один человек не способен ее обуздать. Так же никому не удастся подмять меня под себя, потому что я – эта самая волна. Видели бы вы лицо моей мамы, когда я показал свои татуировки. Ее чуть удар не хватил. Она запричитала: «Но… зайчик… зайчик…» Это она еще не знает, что я себе язык разрезал. Смотрите, нравится? Или мерзко? Похож на змеиный. Кто-нибудь хочет потрогать? Ладно, забудьте. Если покажу это деду, его
