ближнему в нужде без отплаты; так как закон допускает, чтоб за оставление имуществ для пользования вносилась наемная плата, то каждый вправе также отдавать в наем свои деньги, т. е. получать проценты; к тому же каждый, желающий сделать у еврея заем, заранее обязывается уплатить определенную прибавочную сумму; следовательно, все это покоится на свободном согласии. Поэтому папы разрешили ростовщичество евреям, а евреи должны платить за это высокие налоги, что приносит пользу также и государству; да и проценты сами по себе не так губительны; наоборот, они часто приносят нуждающемуся в деньгах пользу, давая ему возможность заниматься делами, чтоб защитить себя от еще большей потери; еврейский закон запрещает взимание процентов только у евреев, как у братьев в истинном смысле слова; христиане же, по смыслу закона, не считаются братьями и совсем даже не хотели бы быть таковыми, так как достаточно ясно обходились с евреями очень не по-братски. Это оправдание Фарисола во всяком случае удовлетворяет лишь на половину; лучше звучит конец его рассуждения: Кто держится вдали от клеветы, занимается лишь достойными, не гадкими делами и не забывает быть милостивым ко всем 6ез различия нуждающимся, тот может ждать Божьей благодати.
По предложению герцога Ферарского, Фарисол письменно изложил на еврейском языке содержание своих бесед с монахами и затем воспроизвел это на итальянском языке, чтобы его противники могли приготовиться к возражению. Однако этот полемический и апологетический труд имеет значительно меньшую ценность, чем ей географическое сочинение, которое он написал в преклонном возрасте на краю могилы. В нем сказываются ясный ум Фарисола, его здравый образ мыслей и обширные познания.
В Италии евреи имели тогда, по крайней мере, еще свободу и способность поспорить с христианами. Но если они переходили через Альпы в Германию, то их окружала климатически и политически суровая атмосфера; вряд ли сефарды-беглецы останавливались в негостеприимной стране. Немецкое население было тогда не менее враждебно евреям, чем испанское. Хотя ему нечего было, как в Испании, завидовать им в высоких должностях и во влиянии некоторых еврейских сановников при дворах, однако оно не желало дать им возможность даже вести свою ужасную жизнь в еврейских кварталах, где они жили до невозможности скученно. Из некоторых местностей Германии они уже были прогнаны, из Кельнской области, из Майнцской, из Аугсбурга; во всей Швабии тогда не было ни одного еврея. Из других местностей они были изгнаны почти одновременно с изгнанием евреев из Пиренейского полуострова. Император Фридрих III до последней минуты своей жизни вступался, правда, за преследуемых всем миром. У него был еврейский лейб-медик (безусловно редкость в Германии), ученый Яков бен-Иехиел Лоанс, к которому он был очень расположен и которого он возвел в рыцарское достоинство. Последний ухаживал за престарелым императором в его дворце в Линце вплоть до его смерти. На смертном одре Фридрих, как передают, горячо рекомендовал своему сыну защищать евреев и не слушать клеветнических доносов на них, в неосновательности которых он вполне убедился. Его поражало неизменное существование еврейства, несмотря на тысячи всяких преследований со времени господства христианства, и то, что это чудесное сохранение было предсказано в Пятикнижии Моисея: «И даже (и — арии), когда они будут в земле врагов своих, Я не презрю их, а вспомню для них завет с предками». Император Фридрих шутливо говорил обыкновенно об этом: «Евреи имеют в своей книге Aff (и — aph), его они по справедливости должны были бы писать золотыми буквами». Яков Лоанс, кажется, пользовался благорасположением также императора Максимилиана, которому выпало править Германией в самом тяжелом положении. Это расположение император перенес на родственника Якова Лоанса.
Этот родственник представлял собою необыкновенное явление, сильную личность, какой немецкое еврейство до того времени еще не обладало. Это был Иосиф Лоанс или, как его часто называли, Иоселин (Иоселман) из Росгейма (род. 1478, ум. 1554). В эпоху, когда новые участившиеся мучения разразились над еврейскими общинами в Германии, он был гением-хранителем и имел возможность заставить умолкнуть самые опасные обвинения против них и, если не отвратить, то, по крайней мере, смягчить преследования.
Юношеские воспоминания Иоселина были наполнены мученическими ужасами. Его семейство, происходившее от изгнанных в начале XV века из Франции из города Луанса (Лоонса) во Франшконте, поселилось в Эндигене, в северной Швейцарии. За несколько лет до его рождения многие евреи маленьких общин были обвинены в убийстве некоторых христиан, в собирании крови убитых детей и отсылке её во Франкфурт, Пфорцгейм и другие места; три родственника его отца были сожжены, а его отец спасся бегством. В Эльзасе, где его родители поселились после этого, за два года до его рождения, они вынуждены были искать убежища в крепости, когда дикие шайки швейцарцев на службе у герцога Рене лотарингского против Карла Смелого бургундского устроили страшный погром среди евреев Эльзаса и Лотарингии, чтобы принудить их креститься, причем 74 человека, мужчин, женщин и детей, нашли мученическую смерть. В Мюлгаузене терпели пребывание только одного еврея, по имени Бамеса, остальные же должны были в суровую зиму искать убежища в пещерах. Когда уже более восьмидесяти этих несчастных беглецов были приговорены к мученической смерти, в последнюю минуту явилась помощь, так как Бамес из Мюлгаузена вручил предводителю швейцарцев в качестве выкупа вырученные им от продажи всех своих пожитков 800 золотых, за каковую сумму изверг соглашался их пощадить. Таковы были колыбельные песни, которые юный Иоселин слышал от своих родителей, поселившихся в Росгейме у Колмара.
Этого Иоселина, который был назван по имени последнего местожительства своих родителей Росгеймом (Рошгеймом), император Максимилиан, по совету своего лейб-медика Якова Лоанса, назначил главным раввином (высшим раби) еврейских общин Германии. Он должен был, наверное, заботиться о внесении императору еврейской подати и предавать неплатящих раввинскому проклятию, которое тогда у евреев имело то же значение, что и католическое. Для этого он должен был дать тяжкую присягу) и он получал также право предавать проклятию. Его должностной титул был попечитель и руководитель еврейства (Parnes-Manhig), даже и на официальном языке «правитель евреев». Но, так как Иоселин, хотя изучал Талмуд, все-таки не обладал высшей степенью раввинских познаний, дававших в Германии право на сан раввина и еще к тому же главного раввина, и кроме того евреи считали его только императорским чиновником, то общины сначала не признали его таковым. Лишь когда они увидели, как мужественно и неутомимо он вступался за них, они признали его своим представителем и защитником (штадланом) и обращались к нему, когда им оказывали несправедливость или угрожало преследование. Немецкие евреи до того времени еще не
