эти пределы, тогда надо положить ещё месяц.
— Хорошо! Я вам верю и распоряжусь!
Через несколько дней молодой офицер с тремя данными ему в помощь дельными молодцами собирался выезжать из Петербурга. Двое из них были довольно искусные сыщики, третий — гвардейский солдат Прохоров. Однако, тайно от Коптева, этому солдату было внушено присматривать за своим начальником и в случае неуспеха его задачи строже глядеть, чтобы офицер сам не вздумал бежать.
Прохоров, по прозвищу Жгут, умный и расторопный, бывалый и видавший виды, был очень польщён таким поручением и отвечал головой, что будет служить Коптеву в его деле верой и правдой, а в случае сомнения в начальнике от неудачи в розыске зорко присмотрит за ним самим.
Коптев получил подорожный лист и указ из канцелярии на имя подпоручика Лаврентьева, офицера, недавно ещё служившего в распоряжении Шварца, но умершего лишь за неделю пред тем.
За три дня до выезда Коптев, сидевший безвыходно дома и всё обдумывавший своё предприятие со всех сторон, вдруг оживился, приободрился. Он додумался до чего-то, что показалось ему залогом успеха.
Он явился тотчас к Шварцу и объяснился…
— Вы совсем молодец. Вы умница! — сказал Шварц, узнав от офицера про его измышление и выслушав все доводы.
Коптев просил дать ему другие документы. Не на имя Лаврентьева, а на имя капитана Андрея Львова.
— И чин важнее… и фамилия понятнее… — сказал он. — Я побываю в вотчине у барынь и подружусь с ними в качестве дальнего родственника, про которого забыли… и в качестве родни возьмусь якобы хлопотать и о старике, и о беглеце-сыне. Да бегун и сам ко мне явится!
— Молодец! Прямо молодец! — воскликнул Шварц.
Чрез три дня из Петербурга выезжал в двух бричках с тремя солдатами капитан Львов.
Названец был радостен и уверен в успехе.
XI
Прошло более двух недель, что Адельгейм в первый раз привёз к своим старым друзьям найдёныша на Новгородской дороге. Теперь его забавляло соперничество двух влюблённых в молодую Тору. Кроме того, его веселило, что найдёныш брал верх над чиновником канцелярии герцога. В домике г-жи Кнаус по-прежнему ежедневно бывало много гостей; и было в особенности весело по вечерам. Зиммер, видимо увлечённый девушкой, бывал всякий день, иногда по два раза, и молчал об отъезде.
Адельгейм, пробыв несколько дней в Петербурге, снова выехал, не говоря куда. По нескольким неосторожным словам г-жи Кнаус её друзья знали, что Адельгейм постоянно командируется самим герцогом в разные пункты России, иногда очень далеко, по самым разнообразным, иногда очень важным делам.
Зиммер, оставшись один в квартире своего нового покровителя, конечно, продолжал и один бывать у Кнаусов. Юная Доротея была с ним не только особенно и исключительно любезна, но положительно неравнодушна к нему. Все знакомые уже заметили её благорасположение к вновь явившемуся молодому человеку, и никто не мог удивляться этому, так как нельзя было положительно ничего найти против него. Он был умён, вежлив, скромен и равно любезен со всеми.
Но, однако, всем, даже г-же Кнаус и даже отчасти самой Доротее, казалось в этом Зиммере что-то особенное, что выразить было бы трудно. Какая-то постоянная забота, пожалуй, даже тревога, изредка нападавшая сильная задумчивость и отсюда какая-то загадочность. Как будто молодой человек был под гнетом чего-то и старался скрыть это.
Однажды, когда Доротея заметила ему откровенно, что в нём есть какая-то странность, Зиммер смутился и заявил, что у него есть крайне важное дело в Архангельске, от которого зависит его благосостояние. Он может сделаться богатым или стать совершенно нищим.
Тора передала это матери и брату, а затем и все знакомые узнали это, и загадочная личность была разгадана тотчас и просто.
За всё это время Тора очень часто уговаривала Зиммера не ездить в Архангельск, оставаться в Петербурге, но, узнав, что там решится дело первостатейной важности, она спросила, нет ли возможности устроить это дело, послав кого-либо другого вместо себя. Зиммер объяснился с девушкой откровенно, и выяснилось, что если бы у него была протекция в Петербурге или если бы он сам был на службе, то, конечно, дело уладилось бы.
— Так очень просто! — воскликнула Тора. — Вам надо тотчас же поступить на службу! Я могу вам это устроить самым простым образом. Мне стоит только сказать несколько слов моему крестному отцу.
Зиммер ничего не отвечал и казался в нерешительности, принять ли предложение молодой девушки.
Через два дня после этого разговора Тора объявила Зиммеру, чтобы он был непременно у них на другой день ровно в четыре часа, и взяла с него честное слово, что он будет. По лицу и голосу молодой девушки можно было догадаться, что это не простое приглашение на чашку кофе, а нечто важное.
В назначенный час он явился. Тора, весёлая, заявила ему, что через несколько минут решится его судьба, ибо она сделала всё от себя зависящее, но успех, конечно, зависит от него самого — Зиммера. Он должен понравиться тому господину, который сейчас приедет к ним в гости.
— Если вы ему понравитесь, то всё устроится. Я надеюсь, что вы догадываетесь, кому мы вас сейчас представим?
Зиммер, конечно, догадался, но всё-таки отвечал, что не знает.
— Сейчас будет здесь крестный отец, господин Шварц. Вы, вероятно, знаете, какое это важное лицо в Петербурге? Он одно из близких лиц к самому герцогу.
Действительно, через четверть часа подъехала к домику большая карета, запряжённая красивыми лошадьми, с ливрейными лакеями на запятках.
Войдя в дом, а затем в гостиную, господин Шварц запросто расцеловал Доротею и Карла, а затем, поцеловав ручку вышедшей в гостиную г-жи Кнаус, заговорил с ними, как всегда, по-немецки.
— Зачем ты меня заставила непременно сегодня приехать? — обратился он к крестнице.
— У нас к вам просьба! — весело заявила Тора. — Мы вам сейчас представим молодого человека и будем за него просить…
— Ну, так!.. Вечно одно и то же! Если бы я брал к себе всех, кого ты мне рекомендовала и навязывала, то теперь у меня бы набрался целый полк. И в числе прочих было бы по крайней мере дюжины две никуда не годных, ленивых или непутных молодых людей.
— Нет, этот не таков и вам может понравиться! — сказала г-жа Кнаус. — Только у него есть один недостаток. Не важный, но именно такой, какой вы не любите, — то, что вы людям не
