мной, но переживал так спокойно, что однажды я взорвалась. Швырнула в камин газету с кроссвордом, которую он привычно мусолил, сидя в кресле, и заорала, что мне надоело!
Майкл все так же спокойно наблюдал за моей истерикой.
– Ну, ударь меня, ударь!
Вызов ни к чему не привел, муж пожал плечами:
– Никогда не бил истеричек.
– Ты даже этого не можешь! А что ты можешь?! Спокойно дожидаться старости?!
– Я говорил, что у нас нет будущего…
Он и правда говорил, но я этого не понимала, когда я боролась за Уайлдинга, меня мало заботило даже ближайшее будущее, я должна стать его женой, и точка! А теперь пожинала плоды необдуманной настойчивости. Так еще не раз было в моей жизни, но я все равно не жалею. Почти пять лет мы были мужем и женой, родили двух великолепных мальчишек, которые потом подарили мне внуков… И хотя роды были очень трудными, мамашу едва спасли, оба раза сделав кесарево с осложнениями, все равно я рада, что родила детей.
«Чего тебе не хватает?» – риторически вопрошала мама. И правда, чего?
Жизни.
Я женила Уайлдинга на себе, чтобы иметь спокойного, выдержанного мужа, но как раз его спокойствие и выдержка и оказались камнем преткновения. Мне нужна бурная семейная жизнь, пусть с ссорами, но с такими сладкими примирениями, нужно, чтобы все бурлило, чтобы мужчина пытался подчинить меня своей воле, а я, сначала сопротивляясь, все же поддавалась, но ненадолго, а завтра все начиналось сначала – ссоры, крики, примирения, сопротивление и подчинение… Сплошное укрощение строптивой.
Этого категорически не было с Уайлдингом, такое я позже нашла у Бартона, если бы Ричард не пил, мы бы жили вместе до сих пор, и он не умер бы! Ричард умер не от сердечного приступа, а от излишней опеки и безделья, от этого умрешь скорей, чем от нагрузки. Пусть его так называемая вдова твердит что угодно, я знаю Ричарда куда лучше, я сама такая. Вот ты, Майкл, смог бы ходить по одной доске, жить по команде и ничего не делать?
Кошмар! Неужели ты от этого и умер?! Боже…
Я никогда всерьез не задумывалась, насколько тяжело в той клетке, куда тебя загнали. Да, мои поклонники тоже истеричны, и в свое время даже на собственную свадьбу приходилось продираться сквозь толпу с помощью активно работавших локтями полицейских. Но я была молода, и мне нравилась такая популярность, к тому же я всегда умела справляться с толпами фанатов.
А потом они почти перестали проявлять ко мне бешеный интерес, уже не было беснующихся толп, хотя репортеров всегда пруд пруди. Но не могу сказать, чтобы меня страшно обременяли фанаты, скорее, я купалась в их обожании.
У тебя другое, ты не можешь не только просто выйти в магазин, но и показаться на балконе. Все время под охраной, все время в гриме или под маской – это не жизнь. А когда еще и множество проблем с внешним видом… Майкл, они доконали тебя!
К сожалению, я не научила тебя противостоять всем этим нападкам, как восторженным, так и злобным, которых в последнее время было много больше. Когда ты на вершине, ты мишень, и у слишком многих появляется желание плюнуть или бросить комок грязи. Каждый делает это в меру своей собственной загаженности. В утешение могу напомнить только одно: когда плюют или кидают дерьмо вверх, оно редко доверху долетает, зато шлепается обычно на того, кто это сделал.
Сейчас, когда тебя уже нет в живых, это слабое утешение. Надо было научить огрызаться и скалить зубы раньше, а я, дура старая, не сообразила это сделать. Кстати, «старая дура» – это кокетство, я не старая и не дура.
Как относиться к сплетням и выдумкам досужих дураков?
Да плевать на них! Если бы я прислушивалась ко всему, что обо мне выдумывают, то давно лежала бы завернутой в простынку в этаком красивом деревянном ящике, который вообще-то называют гробом.
О… чего только обо мне не болтали и в чем только не обвиняли те, кто этим зарабатывает деньги! От умопомрачения меня спасли две вещи: уверенность в себе и знакомство с Хеддой Хоппер. Уверенность пришла постепенно (ее можно воспитать), а Хедда была в некоторой степени моей крестной матерью в мире киногрез. Еще девочкой увидев работу этой потрясающей собирательницы светских сплетен, я осознала их ценность и то, насколько актеры, тем более звезды, уязвимы перед любыми нападками. Хорошо, что была еще начинающей звездой, а потому прежде усвоила, как относиться к сплетням, а потом активно принялась давать для них повод. А еще научилась быстро ставить на место всех, кто пытался распускать языки…
Нельзя быть таким стеснительным и смущенно позволять загонять себя в угол! У того, кто постоянно является мишенью для тысяч гадких языков, должна быть непробиваемая броня и очень язвительный собственный язык. Несколько раз дашь отпор – больше не рискнут задираться.
А чтобы не превратиться в злую фурию, нужно подходить ко всему философски и уметь найти смешную сторону.
Смешное бывает в самых неожиданных ситуациях. Когда я немыслимыми усилиями похудела, таблоиды вопили, что это при помощи… солитеров! Мол, мы с… ладно, не буду повторять чужих сплетен, я и только я нарочно наглоталась глистов, чтобы те, постепенно увеличиваясь в размерах, пожирали внутри все, что съедено за столом!
Боже, даже сейчас с трудом удерживаюсь, чтобы не вывернуть вчерашний обед. А тогда точно похудела, потому что, прочитав этот бред, несколько дней попросту не могла проглотить и кусочка. Чертовы придурки, надо же придумать такую гадость, чтоб у них самих в задницах глисты завелись!
Да, после «Вирджинии Вульф» мне пришлось быстро худеть, поскольку для роли я набрала слишком много, и позже боролась с лишним весом, но все при помощи диет и упражнений, а не из-за глистов или другой живности в прямой кишке. Мне там и геморроя вполне хватало!
Бартон с трудом удержал меня от телеграммы в газету: «Глисты кончились, что посоветуете еще?»
Иногда приходилось шокировать вполне почтенных дам…
Когда я еще выглядела невинной овечкой, во время какого-то приема малознакомая леди осторожно поинтересовалась:
– Ах, в газетах пишут, что вы, милочка, мастерски… как бы это выразиться… сквернословите…
Я сделала круглые, почти невинные глаза, мысленно давясь от смеха. Дама восприняла это, как категорическое несогласие с газетной информацией, но возмутиться печатным произволом не успела. Наклонившись ближе к внушительного размера бриллианту, болтавшемуся в ее ухе, я тихонько поинтересовалась:
– А там не упоминали, как именно матерюсь,
