* * *
Я ждала волю. Доживала последние дни интернатуры, стиснув зубы. Мне не терпелось вырваться на свободу. Скорей! Скорей! Скорей! И я ее дождалась. Воля была на улице, сразу за окнами и дальше по всему миру. А мне ничего не хотелось. Вообще. Меня шарахнули по голове. Первый раз за мою жизнь. Я взяла и погасла. За один вечер. Не знаю, почему я так болезненно среагировала. Мне было плохо. Так плохо, что не думалось почему и зачем.
Мне позвонила Люся. Она не знала, что сказать. Сказала я:
— Я не хочу с тобой общаться. Мне физически неприятно, что моя подруга имеет отношение к человеку, взявшему на себя труд решать за меня. Как мне жить. И как быть. Не трудись выбирать между нами. Я сама выбрала.
Я думала о долихоцефалических людях. Долихоцефалические люди гордятся собой. Беседуя друг с другом, они полагают себя богами, каждый из которых считает, что разговаривает с простым смертным. При отсутствии здравого смысла из всего вышесказанного вытекает «гибель богов». Русла рек мелеют, затем высыхают, оттого на карте то появляются, то исчезают моря и озера. А в них умирает очень замысловатая рыба. Рано или поздно. Я теперь не знала, замысловатая я рыба или нет. Но я почему-то все время думала о Червякове. С чего я над ним издевалась? Он не сделал мне ничего плохого, а я его доставала и доставала. В итоге он стал меня ненавидеть. Я делала что-то не так, но я была не одна такая. Я убедилась в этом недавно.
Мне надоели больные, мне надоело ездить на работу, а сейчас мне хотелось вернуться. Мне надо было отвлечься. Хоть чем-то. Я могла просто не дожить до отъезда на охоту через неделю. Я могла сойти с ума, перебирая лохмотья и отрепья своей божьей искры.
Мои родители — деликатные люди, они не спросили меня ни о чем. На моем лице все было написано. Я вчера была этому рада, а сегодня… Не знаю.
— Таня, что случилось? — спросила мама вечером.
— Ничего, — вяло ответила я.
Мама меня обняла и вздохнула.
— Знаешь, со мной этой зимой произошел нелепый случай, — сказала она. — Я даже вам не рассказала. Ничего особенного, но глупо как-то. Я шла по тротуару. Его расчистили от снега. Тротуар был такой же, как летом. Серый, сухой асфальт и ни капли снега. А сам снег навалили кучей у телефонов-автоматов. Целую гору. Черную, заледенелую. Я вдруг подумала, если встать на эту кучу, можно поскользнуться и упасть. Я только подумала, а мои ноги сами принесли меня к этой куче. По диагонали через весь тротуар. Я встала на кучу, поскользнулась и упала. Честное слово.
— И что?
— Не знаю.
— А мне мальчик корону королевы снежинок растоптал.
— Я помню, — засмеялась мама.
Во мне порвалась тетива от лука, и я заплакала Безутешно и горько. Только я была не одна, а с мамой. Мне было тепло и не так одиноко.
— Я так старалась… — рыдала я. — Так хотела…
Не знаю, почему я рыдала. Может, оттого, что потеряла свою божью искру?
— Папа, я не поеду на охоту, — за ужином сказала я. — Не хочу никого убивать. Смысла нет. И видеть не хочу, как кого-то убивают.
— Что будешь делать?
— Я беру отпуск, и мы с Таней едем в теплые края, — сообщила мама.
— Куда?
— В Испанию. Там уже все были, кроме меня и мамы, — ответила я.
— Там такие улитки, — мечтательно сказал папа — А не распить ли нам по этому поводу бутылочку эльзасского вина?
— Распить! — засмеялись мы.
— Тост, — папа поднял бокал. — Умный.
— Давай умный.
— На проблему следует смотреть из всех углов комнаты. Проблема проблемы в том, что она ходит за нами во все углы комнаты.
— И что? — удивились мы.
— Надо строить круглые комнаты! — рассмеялся папа.
Я легла спать, думая о том, как хорошо жить в круглой комнате. В ней легче кружиться в платье с подсолнухами. Юбка разлетается огромным солнечным цветком. Точными копиями жаркого солнца. Разлетается солнечными цветами во все стороны, потому в круглых комнатах всегда светло и тепло. Надо строить круглые комнаты. Обязательно! Папа прав. Хорошо, что я не выбросила платье с подсолнухами. Оно совсем ни при чем. Оно лучшее, что было на том вечере. Мне повезло с этим платьем, а я поняла это только сейчас.
Я вскочила с кровати и достала его из-за шкафа в прихожей. Оно было теплым в моих руках. Аккуратно расправила и повесила на плечики. На самое почетное место в своем гардеробе, где сразу можно его увидеть. Желтый крепдешиновый подсолнух осветил мою темную комнату. Наверное, Кандинский в чем-то прав, желтое излучает.
Глава 5
Мы поехали в Испанию всей семьей. Папа бросил своих друзей ради своих женщин. Кто-то решит, что он поступил неправильно. Но мы ему были дороже. Такими должны быть настоящие мужики. Я так думаю. За это я папу и люблю. Сильно. Очень сильно.
Он повез нас в Памплон. Нам повезло. Мы попали на Сан-Фермина и нарядили нашего единственного мужчину для энсьерро[2]в белую рубашку и красный платок на шее. И вручили газету. Единственное оружие для самозащиты. Мы так и не увидели папу в толпе накачанных адреналином новичков и афисьонадо[3]. Они слились в огромную белую реку, обтекающую здоровенные туши разъяренных быков. Моя мама комкала в руке платок и смотрела на черно-бело-коричневую реку не отрываясь. Я тоже. Только я не комкала платок, а бежала вместе с ними. Глаза в глаза с бешеным испанским быком. Бежала впереди всех. Я заколола быка газетой. И его больше не стало.
Тавромахия[4]— смертельный балет, забитый гвоздем из прошлого в настоящее. Это реалити-шоу с обязательной смертью в конце. Предчувствие объявленной смерти завораживает сложными балетными па кровожадного доисторического искусства. Ритуальный праздник публичного убийства течет медленно, как во сне, с тремя обязательными терциями. С церемониальными фигурами, костюмами, специальным оружием Быков убивают особой шпагой с загнутым концом, название которого муэрте, что значит смерть. Ты кружишь по арене с быком и жрецами смерти до головокружения. До привкуса крови во рту. И сжимаешь кулаки в нетерпении. Когда будет то, зачем ты пришел? Праздник заканчивается, а ты думаешь, как быстро все случилось. Так быстро, что чужая жизнь отлетела незаметно, спрятавшись за жестоким декором человеческой фантазии. Зачем туда ходят зрители? Ради очень простой вещи. Чтобы убить Минотавра. Для того чтобы поймать его последний вздох как лекарство и выздороветь.
Мы — средний класс. В Испании родители потратили почти все свои сбережения. Они лечили меня по-своему. Хрустальной вазой, стоящей на столе в гостиной.
В Испании я загорела и загорелась. Забег с быками и чужая смерть залатали мою божью искру. Я вернулась домой такая, как была прежде. Мне так казалось.
