Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Иногда я ставлю себя на место врагов и должен сдерживаться, чтобы не обрадовать их. Право же, смешно воевать, используя при этом всю мощь современной электроники, чтобы слушать потом впечатления безобидных старушек об очередном венесуэльском телесериале. И так проигрывать эту войну.
Весьма похожим образом генерал нанял другого из своего круга наиболее доверенных и близких лиц — ординарца сержанта Омара, который после моего «назначения» во дворце Папы Римского, над чем он долго потешался, присвоил себе звание «Министра Гардероба».
Помню наш прилёт в аэропорт Тель-Авива. Перед трапом самолёта постелили, как полагается для встреч глав государств, красную ковровую дорожку. Вдоль дорожки выстроился для приветствия генералу весь дипкорпус. На дорожку вышел он, потом я, и иду сбоку от него. Вдруг вижу, что Омар в какой-то одежде красного цвета пристроился сзади генерала и идёт, пожимая руки дипломатам и беспрерывно жуя свою жвачку.
Когда потом я ругал его за это, он оправдывался, объяснял, что после того, как генерал подал руку первому дипломату и прошёл дальше, тот протянул руку ему, сержанту, и ему ничего не оставалось делать, как пожать ему руку тоже, ну и так далее, так далее по всей цепочке дипломатов. Пришлось сказать агентам безопасности Израиля, что этот сержант — сын генерала. Чтобы нам, беднякам, не показаться смешными в доме богачей.
Вот такими людьми окружил себя генерал Торрихос. В числе этих людей был и я из-за моего мировоззрения и иерархии, которой я придерживаюсь.
У него же не было секретов от людей из самых низов пролетарского и крестьянского классов, в проблемы которых он был погружён. Потому он был всегда сторонником оппозиции к статус кво существующей системы. И сам был в этой оппозиции, в настоящей оппозиции, и только в оппозиции, а не во власти.
В связи с этим, думаю, не лишним будет отметить, что, так как я работал всегда рядом с ним, с тем, кто, как считалось, и был властью, несмотря на все мои звания, опыт и годы, не мог, не смог и долго ещё не смогу вернуться на факультет философии университета, где я начинал свою преподавательскую деятельность.
Профессора, христианские демократы, считающие себя оппозиционерами, исправно получают свои чеки и привилегии, живут в домах и на уровне, для меня недосягаемом, и чтобы где-то рядом с ними был человек, кто работает рядом с властью, с самим генералом Торрихосом…
Что же это за оппозиция власти, получающая свои чеки от той же власти? Фикция. Так пусть идут молиться своему богу, которого они наверняка смогут обмануть, потому что Он с ними заодно. Но только больше ни к кому.
Но есть другие, которые составляют суть, ядро опоры для вождя, каким был Омар Торрихос. Это народные массы, la chusma, las turbas, как их называют в Никарагуа, этo, как он сам их называл, «индейцы, крестьяне, бедный люд, анемичный, погасший».
Несмотря на то что он так и не смог получить власть в свои руки, имея в виду получить её нормальным электоральным путём, генерал Торрихос всегда отдавал себе отчёт в том, что всё, что он сможет, и лучшую часть своего «Я» он должен отдать народу, народу, частью которого он был сам. И чем больше он отдавал народу, тем больше он оставался в долгу перед ним.
Именно эта ответственность перед теми, кому он был должен, породила принципиальную цель не потерять ту власть, которую он имел. Точнее, не чтобы её не потерять, а завоевать власть. Помню, как мы летели с ним и Грэхомом Грином в том же самом самолёте FAP‐205, в котором он вскоре погибнет, англичанин спросил его, какова сейчас его фундаментальная морально-политическая формула. Он ответил: «Та же, что у нашего пилота: не упасть».
Это его формула, которую Луис Гуагнини (речь о нём пойдёт ниже) назвал политическим прагматизмом, всё же не в полной мере объясняет его, генерала, понятия о власти. Всё ясно, если иметь в виду власть правителя. Но для генерала эта власть есть власть не просто правителя, а выкованного из него народом народного лидера. Лидера с революционной функцией. «Не упасть, чтобы сделать революцию. Это долг тех, кто делает её с ним, и долг генерала Торрихоса, лучшего из них.
На этом его признании наполненном, как однажды сказал он, основана его концепция и представление о социальных классах. Он говорил об этом не часто. Возможно, потому что понятие класса тесно связано с понятием классовой борьбы, которую он жёстко отрицал, если она является политической целью.
Генерал Торрихос, не уставая и используя каждую возможность, осуждал любые формы фетишизации и обожествления, к чему бы это не относилось.
К партии, какой бы она ни была, которая вместо того, чтобы быть инструментом для преобразований экономической и социальной структуры общества, превращается в элемент самоценного присутствия в его политической жизни.
К культуре и науке, когда они вместо того, чтобы служить человеку для расширения и углубления его чувств и знаний о мире, превращаются в объекты дурацкого восхищения и обожания.
К самой революции, когда она вместо того, чтобы быть дорогой, способом быть счастливым, превращается в алтарь для принесения на него жертв, как богу, не только жизнями священников или революционеров-руководителей, но и массовыми и безответственными жертвами жизней целого народа.
Генерал говорил, что неправильна и излишняя мистификация революции. Мистификация заставляет нас думать, чувствовать и действовать так, как мы это делаем перед иконой. А перед иконой, алтарём жертвенность естественна. И не только для тех, кто молится, будь то представитель власти, революционер или кто-то ещё. Перед алтарём жертвуют все и всем.
И наконец — и тут мы приближаемся к «яблочку» той мишени, куда генерал Торрихос всегда отправлял свои отравленные стрелы: против «обожествления» понятия классовой борьбы, если она, будучи средством, неприятным инструментом для ликвидации классового неравенства, самой классовой борьбы и классовой ненависти, превращается в знамя «социальных маргиналов», движимых классовой ненавистью, а не любовью к человечеству, включающим в себя и классовую ненависть. Но не идентицифицирующим себя с ней полностью.
И когда в каких-то случаях Торрихос говорил, что он не верит в классовую борьбу, он лишь подтверждал ничего более, как свою позицию против её фетишизации. И именно поэтому слово «верить» он применяет в этом случае как наиболее адекватное.
Разумеется, он не сомневается в факте существования классовой борьбы. Ни на национальном уровне, где она идёт между олигархами и народом, и ни на интернациональном уровне — между эксплуатирующими и эксплуатируемыми странами.
Для него и антиолигархия, и антиимперилизм по сути одно и то же. Поэтому как можно сомневаться в существовании глубоких и фундаментальных основ его теоретического подхода и политической практики?
Никогда он не подвергал сомнению и эффективность классовой борьбы в качестве движителя в политике. На национальном уровне — для решения социальных вопросов, на международном — за национальный суверенитет и подлинную независимость. Порой в связи с этим он цитировал популярную присказку панамских крестьян: «Я не верю в колдунов, но то, что есть, то есть».
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
