Мальчик представлял себе, как Глория Конкрайт, невероятно полная женщина с платиновыми волосами и вздымающимися отвислыми грудями, которые вызывали у Кента путаные и смущающие желания, прижимается всем телом к мистеру Терли, который постоянно носит яркие короткие шорты на два размера меньше, чем нужно, – отец называл их яйцедавками, – а из V-образного выреза его футболки вечно торчат сальные волосы. Кент воображал, как мистер Терли дует в свисток, который всегда висит у него на груди, и под эти радостные трели на него всем телом шлепается Глория.
«Нет хуже судьбы, чем быть рогоносцем, – говорил отец. – Не позволяй бабам топтать свои яйца, а то войдешь во вкус».
Во время этих поездок, когда отец пересказывал все городские секреты и скандалы, Кент кое-что для себя уяснил: взрослые были трахнутыми. Абсолютно и беспросветно трахнутыми. Они сами делали то, что запрещали детям: обманывали, воровали и лгали, лелеяли обиды и не могли подставить другую щеку, грызлись, а самое поганое, они пытались юлить – валили свои грехи на других, отказывались брать ответственность. Виноват всегда был кто-то еще. «Во всем виноват человек с бляхой на холме»[6],– говорил его отец, хотя Кент толком не понимал, что это означает. Уважение Кента постепенно улетучивалось. С чего бы ему уважать взрослых? Потому что они старше? Как их уважать, если с возрастом не приходила мудрость?
Кент осознал, что, как и его сверстникам, взрослым нужна твердая рука. Он равен им, а во многих отношениях даже лучше. Физически уж точно: Кент был на целую голову выше многих своих учителей и считал себя сильнее их, хотя никогда не проверял этого на практике. Но с моральной точки зрения он точно был сильнее. Как говорил его отец: «Сынок, мы – овчарки. Наша задача – кружить вокруг стада, кусать овец за пятки и держать в узде. Кусай их до крови, если понадобится, рви сухожилия, пока не подчинятся. Сперва овцы возненавидят нас – мы ведь сдерживаем их, мешаем им следовать своей низменной природе, – но со временем начнут уважать и довольно скоро не смогут представить жизни без нас».
Переполненный чувством правоты, которое внушил ему отец, Кент протянул Максу руку:
– Отдай мне рацию, чувак. Ты же знаешь, что так и должно быть.
Когда Макс протянул ее, Кент хлопнул его по спине.
– Молодец, Макс. – И махнул рукой. – Вперед!
УЯЗВЛЕННЫЙ МАКС вернулся на свое привычное место в строю. Ньютон потянул его за рукав:
– Ты ведь понимаешь, что не должен был ее отдавать?
– Мне все равно. Она мне не нужна.
– Но скаут-мастер Тим дал рацию именно тебе.
– Да заткнись ты, Ньют.
Макс сожалел о своей грубости, но было в Ньюте что-то… раздражающее. Эта его фанатичная преданность правилам. Вроде истории с рацией. Да кому какое дело? Неважно, что скаут-мастер Тим отдал ее Максу, – сейчас они далеко, здесь действуют другие законы. Мальчишеские законы, в которых четко прописано: большие и сильные отнимают у маленьких и слабых, точка.
Было в Ньюте что-то такое, отчего Максу хотелось на него наброситься. Мягкая услужливость. Из пор Ньюта просто сочилась жалость. Для обычного пацана это все равно что кошачья мята.
Сегодня Максу отчаянно захотелось поступить с Ньютом по-свински. Это было как-то связано со странным незнакомцем и напряженным беспокойством, которое при взгляде на него возникло в груди Макса. Тревожила неестественная угловатость лица, словно начерченного с помощью циркуля и линейки со строгой математической точностью.
Разум Макса преувеличивал детали, превращая картинку в причудливое шоу ужасов: лицо мужчины таяло, кожа стекала, как теплый воск по свечке, впитывалась в диван, обнажались выбеленные кости черепа. Мозг Макса рисовал все в мельчайших подробностях, ковырялся в них, будто язык в язве на нёбе: разбитая радиостанция (зачем мужик ее разбил?), смятая коробка из-под соленых крекеров в мусорном ведре (их съел Тим?), колкая улыбка, приклеившаяся к лицу скаут-мастера: уголки его рта будто растянули рыболовными крючками.
Макс отогнал эти мысли. Скаут-мастер Тим сделал правильный выбор, отослав их. Здесь все было проще – сухой шелест листьев, цепляющихся за деревья, плеск волн о скалы. Макс взглянул на Ньюта – его широкая задница загораживала тропу, половинки покачивались в обтягивающих брюках. Он напоминал Максу неваляшку из старых детских игрушек.
«Неваляшки качаются, но не падают…»
Ньют никогда не падал. Он выдерживал издевки мальчишек со стоической твердостью, отчего делалось легче – Ньют ведь выдержит, верно? После сказанной приятелю грубости напряжение в груди Макса растаяло. Ужасно эгоистично, но чертовски правдиво.
9
– ЧТО БЫ вы выбрали, – спросил Эфраим, – съесть дымящуюся коровью лепешку или дать бродяге пернуть вам в лицо?
Это была одна из любимых ими игр, отличный способ скоротать время в долгом походе. Если бы отряд возглавлял скаут-мастер Тим, игра вышла бы гораздо «ванильней» – что бы вы предпочли: укус бешеной собаки или глоток кока-колы с осой? – но теперь, когда вокруг не было взрослых, она приобрела сальный оттенок.
– Какому именно бродяге? – уточнил Макс. Перед тем как сделать осознанный выбор, нужно рассмотреть вопрос со всех точек зрения.
– А что, есть виды бродяг? – сказал Эфраим, – Обычный вонючий старый бродяга, наверное. Из тех, что околачиваются на железнодорожной станции.
– А коровья лепешка большая? – отозвался Кент.
– Стандартного размера, – ответил Эфраим.
Ребята закивали, как будто его слов было достаточно, чтобы представить себе размер этой гипотетической лепешки.
– Бродяга болен или как? – спросил Макс. – Типа, у него задница гниет?
– Его дух болен, – сказал Эфраим после недолгих размышлений, – но анализы в порядке.
– Я бы съел коровью лепешку, – выбрал Ньютон.
– Вот так удивил, – ответил Эфраим.
В конце концов все согласились, что лучше все-таки коровья лепешка, чем вонючие волосатые ягодицы неизвестного мужика, издающие влажное ворчанье перед твоим носом.
– Он бы тебе брови подпалил, – произнес Кент под одобрительный смех. – Он бы свою середку прямо на волосы тебе положил!
– Что бы вы выбрали, – продолжил Ньютон, – выступить перед всей школой или потерять плавки в общественном бассейне?
Эфраим застонал:
– Ну, черт возьми, Ньют, это такой отстооооой.
– Да, но, – пробормотал Ньютон, – ты ведь окажешься голым, правильно? Твоя пятая точка будет у всех на виду.
