— Спокойной, Сватова, — донеслось глумливое в спину. — Слушай, а ты теперь так всегда будешь убегать? Это конечно эффектно, но кто из нас после этого неадекватный?
— Господи, Краснов, я просто хочу спать! — я опять остановилась на злополучной ступеньке. — Это ты можешь всю ночь напролет кутить и потом отсыпаться до двух, а мы, законопослушные студенты, обязаны грызть гранит науки по утрам.
— Тебя точно впустят, законопослушная? — парень кивнул на запертую дверь общаги.
— Точно-точно, у меня годовой абонемент на ночные посещения, — легко призналась я, только спустя секунду осознав, что сморозила…
«…правду!»
— А зачем…
— Шутка! — поспешно перебила и лучезарно улыбнулась: — Вкусная шоколадка еще не такие двери открывала! Ладненько, пока Паш, рада встречи!
— Я тоже, Китти-Кэт.
— Ага, — я моментом преодолела все пять ступенек и опрометью бросилась к окну, требовательно забарабанив по звенящему стеклу.
— Катя! — я дернулась от непривычного обращения. — С днем рождения!
Пашка стоял на том же месте, под раскидистыми ветвями старого абрикоса, роняющим белые лепестки на землю, и проницательно смотрел на меня. Я сглотнула, игнорируя глупое желание послать все к черту и броситься к нему. Утонуть в его объятиях, уткнуться носом в ключицу, ощущая родной аромат костра и леса, и рассказать…
О том, как каждый раз вздрагиваю от тётиных звонков и подолгу не решаюсь ответить; как перед сном молюсь сама не знаю кому; и как ненавижу ту, кем я стала.
— И кто там так тарабанит?! — деревянная сворка со скрипом приоткрылась, а из нее показалось недовольное лицо нашей консьержки, Евдокии Львовны. — А, Катюшка! — старушка пошире распахнула дверь, пропуская меня. — Что-то ты сегодня рано. Не рыбный день у вас? — заметила эта находка для шпиона, а я спинным мозгом почувствовала, обострившийся взгляд Краснова.
— До встречи, Китти-Кэт, — услышала напоследок, прежде чем укрыться в стенах родной общаги.
«Прощай, Паша».
***
— До встречи, Китти-Кэт, — слова тяжелой дымкой повисли в воздухе, отчего дышать стало трудно.
О том, что ему трудно отпустить её, Паша старался не думать.
Три года — достаточно длительный срок, чтобы забыть человека. Вычеркнуть из себя. И один вечер, чтобы вновь почувствовать его под кожей. Стереть разом тысячу дней собственной борьбы с проклятыми чувствами.
Краснов запрокинул голову, вглядываясь в неровные ряды, освещенных искусственным светом окон. Интересно, какое из них её? Смотрит ли она сейчас на него? Ощущает ли эту изъедающую тоску?
«У меня есть парень», — неприятно садануло воспоминанием. И Краснов, нехотя развернувшись, направился к белоснежному внедорожнику.
Смартфон в магнитном держателе машины встретил его мигающим огоньком — новые сообщения и пропущенные звонки. Пашка в первую очередь пересмотрел последнее: звонили ему в основном только близкие люди, остальных музыкант держал на расстоянии.
«Лекс».
«Влад».
«Юля».
«Мама», — палец замер, над надписью. Пашка на несколько секунд завис, вспоминая, когда они в последний раз нормально общались. Неделя? Две? Все их разговоры с недавних пор ограничивалась дежурными «как дела?» и «все нормально». Он пытался оправдаться занятостью — у «Меридианов» планировался большой тур на родине и в странах ближнего зарубежья — но в душе Краснов знал, что избегает общения по иной причине — отец. Мать загорелась идеей помирить их спустя три года тотального игнорированья друг друга.
Олег Краснов по сегодня не мог принять выбора сына, а тот, в свою очередь, не прощал жесткого неприятия его мечты…
Прошлое…
Гитара. Первая, новенькая, с запахом лака, дерева и музыки. Паша в десятый раз поправил гитарный ремень на плече и осторожно обхватил левой ладонью гриф. Пальцы правой руки робко коснулись металлических струн, превращая яркий восторг в разноцветное счастье, отчего лицо парнишки осветило улыбкой.
Если бы Галина Николаевна сейчас увидела своего сына, то запросто опознала бы в нем веселого мальчугана, которым был Паша до трагедии…
Пальцы еще раз задели струны — звук получился так себе, но счастья от этого не убавилось. Сегодня Пашка посетил свое первое занятие, и захватывающий мир музыки маячил где-то впереди, проглядывая сквозь неплотно закрытую створку искусства. Но Краснов откуда-то знал, что у него получится. Что он сможет распахнуть эту тяжелую дверь, за которой таится так много всего неизвестного и невероятно интересного!
Быть может, причиной его уверенности служил образ брата, ловко перебирающего струны? А может, сердце, которое, казалось, играло в его груди, выстукивая удивительную мелодию?
— Что ты тут разбрынькался? — дверь с треском впечаталась в стену, а на пороге появился отец. В белой помятой майке, с засохшими пятнами вчерашнего ужина, и одних семейках он представлял жалкую картину. Однако жалеть его сын не спешил — папа опять был пьян, как и вчера, и позавчера…он пил, не просыхая, вот уже семь дней.
Неделю назад у Вовки был юбилей — «пятнадцатилетие». В их доме проходили поминки. И Пашка отчаянно не мог понять — зачем? Ведь брату так и останется четырнадцать. Он не окончит школу, не разучит новую песню на гитаре, не расскажет ему очередную веселую историю, от которой будет смешно до рези в животе.
Зачем тогда это всё?
Застолье, выпивка, пьяные песни до утра? Неужели Вове так станет лучше? Неужели это вернет его?
Не вернет. Пашка уже знал наверняка. Он испробовал тысячи способов. Обращался в мыслях к несуществующим божествам. Молился, как учила мама. Но его заветное желание так и осталось несбывшимся. Сохранилась только комната с Вовкиными вещами и гитара, которую мама почему-то запретила брать, купив взамен новую.
«У каждого из вас должна быть своя», — так ответила родительница, на Пашино удивленное «почему?»
Чего разбрынькался, спрашиваю?! — отец приблизился к нему, обдав тошнотворным запахом перегара.
Паша отвечать не спешил — знал, что в таком состоянии тот его не услышит.