Глава первая
Дориан Хоукмун
Барон Мелиадус вернулся под угрюмые башни Лондры, столицы Темной Империи, и почти год взвешивал все «за» и «против», прежде чем составить план. О своих обязанностях перед Гранбретанью он, разумеется, тоже не забывал. Все эти мятежи, которые необходимо подавить, и завоеванные города, которым надлежит дать урок. Грядущие битвы, которые требуется подготовить и выиграть, и марионеточные правительства, которым нужно объяснить, чего от них ждут.
Барон Мелиадус исполнял свой долг усердно и с долей изобретательности, однако его страсть к Иссельде и его ненависть к графу Брассу постоянно были с ним. Его карьера не пострадала от неудачной попытки склонить графа к союзничеству с Гранбретанью, но он все равно считал, что его планы грубо нарушены. Кроме того, он постоянно сталкивался с трудностями, какие с легкостью смог бы разрешить граф Брасс, согласись тот помочь. Каждый раз, когда возникала подобная проблема, у барона Мелиадуса тут же рождалась дюжина разных планов мести, однако ни один из них, кажется, не соответствовал полностью его упованиям. Он должен заполучить Иссельду, он должен заручиться помощью графа в европейских делах, он должен снести с лица земли Камарг, как и поклялся. Все эти желания противоречили друг другу.
В высокой обсидиановой башне над кроваво-красной рекой Тейм, по которой ходили, перевозя грузы с побережья, баржи из бронзы и черного дерева, метался по кабинету барон Мелиадус. Его окружали многочисленные вещи: выцветшие гобелены в коричневых, черных и синих тонах, модель Солнечной системы из драгоценных металлов и каменьев, глобусы и астролябии из чеканного железа, меди и серебра, мебель из темного полированного дерева, ковры с длинным ворсом цвета осенней листвы.
И вокруг, на всех стенах, на всех полках – повсюду стояли и висели часовые механизмы. Все они были безукоризненно синхронизированы, отбивали четверти, половины и полные часы, многие исполняли еще и музыку. Разных форм и размеров, из металла, дерева и каких-то иных, не столь привычных материалов, они были покрыты резьбой и порой настолько перегружены деталями, что определить по ним время становилось невозможным. Их привезли сюда из множества уголков Европы и Ближнего Востока – трофеи из десятков завоеванных провинций. Из всех своих сокровищ барон Мелиадус больше всего любил именно их – вся огромная башня, не говоря уже о кабинете, была занята часами. А на самой вершине башни красовался механизм с четырьмя циферблатами из бронзы, оникса, золота, серебра и платины, и, когда обнаженные женские фигуры в натуральную величину принимались отбивать время, ударяя молотками по огромным колоколам, гул разносился по всей Лондре. Коллекция барона не уступала по разнообразию такой же коллекции его зятя, Тарагорма, распорядителя во Дворце Времени, которого Мелиадус ненавидел до дрожи и которого по какой-то извращенной прихоти обожала его сестра.
Перестав метаться по кабинету, барон схватил со стола лист пергамента с последним донесением из провинции Кёльн – провинции, которой Мелиадус давал урок почти два года назад. Теперь казалось, что он несколько перестарался, потому что сын старого герцога Кёльнского (барон собственноручно выпустил тому кишки на главной площади столицы) возглавил армию мятежников и почти преуспел. Если бы не спешно присланная подмога в виде орнитоптеров, груженных длинными огненными копьями, Кёльн мог бы и вырваться на какое-то время из-под власти Темной Империи.
Однако орнитоптеры разметали войска юного герцога, а сам он был захвачен в плен. Вскоре его должны доставить в Лондру, чтобы знать Империи смогла насладиться его казнью. Очередная ситуация, где мог бы помочь совет графа Брасса. Ведь прежде чем решиться на открытый мятеж, герцог Кёльнский добровольно поступил на службу Темной Империи, был принят – и хорошо дрался во славу Гранбретани в Нюрнберге и в Ульме. Завоевав доверие Империи, он получил в свое распоряжение войско, состоявшее в основном из бывших солдат его отца, а потом вернулся в Кёльн и напал на провинцию.
Барон хмурился, потому что юный герцог подал пример, которому могли последовать другие. Он уже, как сообщалось в донесениях, считался героем в германских провинциях. Немногие отваживались противостоять Темной Империи так, как сделал он.
Вот если бы граф Брасс согласился…
Вдруг барон Мелиадус заулыбался – готовый план как будто сам собой возник в голове. Вероятно, молодого герцога Кёльнского можно использовать и в ином качестве, не делая из него развлечение для знати.
Он отложил пергамент и дернул за шнурок колокольчика. Обнаженная девушка-рабыня, с головы до ног покрытая красной краской, вошла и упала на колени, готовая выслушать приказ господина. Здесь, в башне, ему прислуживали только женщины: барон опасался предательства и не допускал к себе мужчин.
– Передашь сообщение главному надсмотрщику тюремных катакомб. Скажешь ему, что барон Мелиадус желает лично допросить заключенного Дориана Хоукмуна фон Кёльна, как только тот будет доставлен.
– Да, господин. – Девушка поднялась и попятилась к двери, а барон остался стоять, внимательно глядя в окно на реку, и тень улыбки блуждала на его пухлых губах.
Дориан Хоукмун, закованный в цепи из позолоченного железа, подобающие его положению – традиции Империи! – пошатываясь, спустился по сходням на набережную. Он моргал от вечернего света и с изумлением оглядывал гигантские, зловеще нависающие над Лондрой башни. Если бы ему были нужны доказательства врожденного безумия обитателей Темного острова, то сейчас он получил бы их в полной мере. В очертаниях зданий, даже в мазках краски и в резных украшениях ощущалось что-то противоестественное. И тем не менее всё вокруг свидетельствовало о великой силе, решительности и продуманности. Неудивительно, размышлял он, что постичь сущность народа Темной Империи так трудно: в немалой степени она являет собой парадокс.
Стражник, одетый в доспех белой кожи и шлем-маску из белого металла в виде голого черепа – форма ордена, к которому он принадлежал, – слегка подтолкнул узника. Толчок был совсем слабый, но Хоукмун всё же пошатнулся: он почти неделю ничего не ел. Разум его был затуманен, мысли витали где-то далеко, и молодой герцог с трудом сознавал важность происходящего. С того момента, как его захватили в плен в битве за Кёльн, никто не разговаривал с ним. Почти всё время он пролежал в темноте корабельного трюма, иногда черпая грязную воду из корыта, поставленного рядом. Он зарос щетиной, взгляд потускнел, длинные светлые волосы свалялись, разорванная кольчуга и штаны покрылись грязью. Кандалы докрасна натерли кожу на шее и запястьях, но боли он не чувствовал. На самом деле он вообще ничего не чувствовал, двигаясь как сомнамбула и глядя вокруг себя так, словно ему всё это снилось.
