– В любом случае, – продолжала Октавия, – моих читателей интересуют не только веяния моды или достоинства экипажа миссис Фицгерберт. Их волнуют и политические вопросы, и социальные проблемы, которые все мы должны решать.
– Бог мой, мисс Хиллингдон! И вы еще удивляетесь тому, что я избегаю с вами встречаться? Вы же не на трибуне, и я предпочел бы закончить свой ужин, не выслушивая ваших наставлений. И я не позволю пугать женскую аудиторию Мейфэра со страниц своей газеты. Между прочим, рекламодатели к нам в очередь стоят. Так что вашу страничку мы запросто сможем использовать в более благих целях.
Октавия встала и разгладила на себе платье. Лакей, топтавшийся подле ее стула, отступил на шаг. Она вскинула подбородок, обращаясь к мистеру Хили:
– Надеюсь, вы не забыли, сэр, что мой дедушка все еще является вашим работодателем.
– Ваш дедушка – если именно так следует его называть – всегда чтил приличия. И будь он по-прежнему в здравом уме, сам призвал бы вас к порядку. И вряд ли ему понравилось бы устроенное вами представление.
Феликс Хиллингдон о детях задумался уже в достаточно зрелом возрасте, и, взяв из приюта Октавию с ее братом, их отцом он решил не называться. Выдать себя за отца, позже объяснил он, значит претендовать на молодость и энергичность, а этими достоинствами он уже не обладает, хотя сердце его по-прежнему полно любви. В их семье вопросу отцовства значения не придавали, об этом вообще никто не упоминал, за исключением мистера Хили.
– Мой дедушка, мистер Хили, когда был в полном здравии, сразу понимал, что может заинтересовать читателя. Он никогда не обратил бы внимания на нелепые сказки о похищении душ в Уайтчепеле, но, как и я, счел бы любопытным, что лорда Страйта вполне удовлетворяет законопроект, который не предусматривает в отношении работодателя каких-то новых обязательств и наказаний; что, отправляя его на доработку, он выразил озабоченность лишь по поводу финансирования таких институтов, как тот, который учредил он сам. Мой дедушка нашел бы все это по меньшей мере странным и поставил бы под сомнение профессионализм любого газетчика, которого бы это не насторожило.
И ее дедушка, могла бы добавить Октавия, счел бы странным самого лорда Страйта. Она внимательно наблюдала за ним с галереи, и ей он показался тщеславным и надменным человеком. Ей случилось пройти мимо него в вестибюле, когда ему подавали пальто. Он лишь мельком взглянул на нее, но у Октавии возникло ощущение, что более пристально на нее никто еще не смотрел. Бездушный тип, сказал бы ее дедушка, хотя Хили, вне сомнения, с ним бы не согласился. Дьявольски бездушный тип.
– Минуточку, мисс Хиллингдон. – Мистер Хили положил на стол салфетку и, откинувшись на спинку стула, жестом остановил лакея. – Не беспокойтесь, Флетт. Леди сейчас уйдет, я сам провожу ее к выходу.
Октавия вновь села за стол, и несколько секунд они с мистером Хили молча смотрели друг на друга.
– Что ж, ладно, – наконец произнес он. – Раз уж вы не хотите оставить меня в покое, пока я сам не протяну вам оливковую ветвь, давайте, мисс Хиллингдон, поступим следующим образом. Суфражистский бред, как вам известно, я не приветствую, но я вовсе не мракобес, каким вы меня считаете. Я готов дать добро на ваш материал, если он написан в верном ключе. Если вы считаете, что лорду Страйту следует воздать по заслугам, сейчас самое время рассказать о нем читателю.
– Мистер Хили, так ведь именно это я и предлагаю.
Он выставил вперед пухлую ладонь.
– Представить его общественности, но с должным учетом его статуса. Для человека его положения он не слишком публичен, и читателям, возможно, будет интересно узнать, как он проводит досуг. Например, любит оперу или ездит в свой охотничий домик в горах, чтобы пострелять куропаток. Что-нибудь такого плана.
– Допустим. Но я не думаю…
– Нежелательно, мисс Хиллингдон, язвить и изгаляться по поводу его политических воззрений или разглагольствовать о несправедливости нашего общественного строя и тяжелого положения бедного трудового люда. Если вы сумеете удержать себя в обозначенных рамках, тогда, возможно, я поверю в ваш талант. Если нет, значит, сидеть вам в своем «загончике» и оттуда ни шагу. Это ясно?
Еле сдержавшись, чтобы не ответить резко, Октавия коротко кивнула.
– Более того, никто не запрещает вам иметь личное мнение, но я не потерплю, чтобы нас постоянно обставляли в деле Похитителей душ. Вы, если зададитесь целью, черта можете откопать, так используйте свои способности по их более прямому назначению, с вас не убудет. Идите в Уайтчепел или в Спитлфилдз, посетите спиритический сеанс, послушайте, что говорят медиумы. Люди, крадущие души, возможно, хорошо известны в таких кругах. Конечно, работайте над статьей о лорде Страйте, но не имея материала и о Похитителях душ, даже не приносите ее мне. По рукам, мисс Хиллингдон?
Октавия на мгновение уткнулась взглядом в колени. Блестящей победы она, конечно, не одержала, но мистер Хили пошел на беспрецедентные уступки.
– По рукам, – согласилась она наконец.
– Прекрасно. – Мистер Хили поднялся. – А теперь, с вашего позволения, я хотел бы спокойно выпить кофе. Что до вас, мисс Хиллингдон, сдается мне, вам сегодня еще предстоит поработать.
III
У особняка Ашенден-хаус Октавия благоразумно не стала оставлять свой транспорт на всеобщем обозрении. Возможно, гости леди Ашенден в принципе ничего не имели против велосипедов и даже находили их очаровательными, но они явно не были готовы к тому, чтобы лицезреть их воочию, выходя из своих экипажей. Каковы бы ни были личные предпочтения Октавии, пока она была вынуждена вращаться в светском обществе, ей следовало соблюдать приличия.
Также обстоятельства требовали, чтобы она сохраняла сердечные отношения с влиятельными людьми, даже с теми, кто не разделял ее убеждений. Некоторых из них она считала своими друзьями, в известном смысле, и потому на светских мероприятиях редко была обделена вниманием. Вот и сейчас, как только объявили о ее появлении, Чарльз Эльфинстон, маркиз Хартингтонский, тотчас же прервал разговор и поспешил ей навстречу с двумя бокалами шампанского, один из которых предназначался его собеседнику.
– Финдли, сходи возьми себе еще, – сказал он. – Заодно разомнешься. А то мисс Хиллингдон, бедняжка, умирает от жажды.
Он чмокнул ее в обе щеки.
– Красотка, дорогая, ты чудо как обольстительна, разве что посинела от холода. Надеюсь, ты прикатила сюда не на своем дурацком велосипеде, в такой-то вечер? Как будто у нас здесь Новая Шотландия или еще какое проклятое место. Черт, как же я ненавижу холод!
– Привет, Эльф. – Октавия взяла у него бокал с шампанским. В своих статьях она величала его лордом Хартингтоном или, по большим праздникам, достопочтенным маркизом Хартингтонским. Друзья, по настоянию самого Эльфинстона, называли его Эльфом. – Неужели так уж страдаешь? А по тебе не скажешь. Вон какой загорелый.
– Хмм? – Приподняв бокал, Эльф поприветствовал проходившего мимо знакомого, одними губами шепнул ему что-то озорное. – О да. Почти весь минувший октябрь я провел в Париже, где должен был изучать новые методы охраны правопорядка тамошней полиции. Я ведь член специального комитета. Но в то время там установилось роскошное бабье лето, в Булонском лесу такая была благодать. Ты не представляешь, какие там пикники устраивали. Правда, я уже несколько месяцев как вернулся, и вся эта joie de vivre[7] постепенно улетучивается – медленно, но верно. К тому же я чертовски голоден, что настроения не поднимает. Терпеть не могу поздние балы. Поужинать прилично не успеваешь, а здесь потчуют всякой ерундой. Ножки цыпленка в медовом соусе, это ж надо! Ну как можно кормить людей ножками цыпленка в медовом соусе? Разве что больного ребенка.
