Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
Нельзя забыть лица этих людей во время спектакля. Толстой написал пьесу в 1910 году о современной ему деревне, глубоко зная ее и раскрыв больные стороны: пьянство и горькую долю женщины. У зрителей полная поглощенность происходящим, абсолютная вера, что видят свою жизнь… На лицах – тень удивления, сочувствия… Матерятся, подают реплики… плачут…
После спектакля пришлось убеждать, что видели они не жизнь, а представление, показывать артистов. Прохожего, вопреки автору, почитали героем, борцом за свободу людей, жертвой царского произвола. Он вызывал сочувствие, и опытный исполнитель активно использовал это.
Потом концерт. И танцы! При луне… Пока не заиграет на рассвете пастушеский рожок! А в стороне, на скамьях, шла горячая политическая беседа, что кончаются Гражданская война, военный коммунизм и что предстоят большие перемены…
Хорошо я жил в голодном 1920 году! Ходил со студийцами на знаменитые Столбы, купал в Енисее коней детской добровольной пожарной дружины и “протыривался” в цирк на “всемирный чемпионат французской борьбы”. Наша прозорливая мама знала обо всем, поддерживала, не ссорила с новой жизнью.
Мы давно могли возвратиться в Самару, но служебные, деловые связи отца распались, квартиру заняли другие. Интерес к Самаре пропал… Родители решают ехать в родные края, на Украину, в Киев.
Наши деды – русские: Васильевы – коломенские, а Брызжевы – тульские, но работали, семьи создавали, дома строили на Украине – как раньше говорили, в Малороссии. Мама родилась, детство и юность провела в Крыму, а папа – киевлянин – родился рядом, в Мотовиловке, детство и юность провел с семьей в Казатине. И он, и братья окончили Киевский университет; сестры – выпускницы Киевского института благородных девиц, две вышли в Киеве замуж: Наталья – за хирурга Козловского, а Катерина в 1902 году – за знаменитого художника Нестерова. В сфере судоходства на Днепре отец рассчитывал получить работу. Началась переписка, ожидание подходящей обстановки (только в июне изгнали из Киева белополяков), а затем поездка отца на место. Между тем приближалось начало учебного года.
Все мы, дети, отстали в учебе. Мои одногодки закончили четвертый и даже пятый классы, а я из-за пропусков топтался во втором, и в третий меня не зачисляли. Что было делать? Отец решил, что я должен догонять свой возраст, заниматься дома и сдавать весной за второй, третий и четвертый классы.
Осень 1920 года, зима и весна 1921-го прошли в напряженной домашней учебе с репетиторами и родителями по новой программе советской трудшколы.
В ожидании назначения отца мы переехали ближе к Европе – опять в Омск, в четвертый раз по Транссибирской магистрали. Повезло в Омске! Добрую память берегу́ я о замечательном учителе, добром и ласковом человеке Крамарском. Он умело готовил нас к будущим экзаменам.
Покидая Сибирь, скажу так: я не ощутил бы себя в полной мере счастливым человеком, посетившим сей мир в одну из его роковых минут, не выстрадай вместе с родной семьей беженства, Гражданской войны, военного коммунизма в Сибири! Без них моя жизнь была бы убогой.
Всякий раз, подъезжая к Киеву почему-то всегда рано утром, хочу увидеть Днепр, откосы Печерска и Владимирской горки, золотые купола Лавры и Андреевской церкви, какими увидел их в апреле 1921 года… в ранней весенней дымке. Мама и бабушка крестились и плакали… С неизвестным, непривычным вниманием, лаской, разглядыванием встретили нас незнакомые папины друзья и их семьи. Привезли в квартиру на Большой Владимирской, рядом с фундаментом древнейшей Десятинной церкви у Андреевского спуска, где в “доме Турбиных”, может быть, еще жил Михаил Булгаков. Помогли определить нас в школу № 64, до революции бывшую частной женской гимназией Жекулиной, где девочкам преподавали по полноценной программе замечательные учителя. Школа эта и в советское время считалась одной из лучших в Киеве. Нам разрешили в последние недели перед каникулами посещать уроки, пройти проверку знаний (например, моих – за второй, третий и четвертый классы) и зачислили меня на осень учеником пятого класса. Разрушенный, побитый город поразил нас, изголодавшихся сибиряков, базарчиками, базарами, огромными базарищами – Еврейским и Подолом, свободной торговлей – первыми успехами новой экономической политики, нэпа. Все можно купить, нужны деньги, а в семье их мало, не хватает – работает один отец.
Нас с Шурой отдают в Художественное училище, на лето уезжающее в знаменитое село Звонковое (хохляцкий Барбизон) собирать лекарственные растения. Там мы живем в заброшенных халупах в дубовой роще на высоком берегу Ирпеня под присмотром воспитателей. Каши и супы – общие, а хлеб получаем по выработке: сколько собрал, скажем, липового цвета, зверобоя, столько и получи хлеба в соответствии с нормой и расценкой. Работа трудная, кропотливая, но у нас с Шурой выработка была хорошая. Хлеб ели, на хлеб меняли, хлеб сушили впрок. Мы отощали так, что раны, царапины не заживали и наши костлявые тела украшали золотушные струпья. Ели дикие ягоды, воровали овощи на огородах, фрукты в садах, ловили рыбу и варили в таганке. Мужики устраивали облавы и избивали нас дрючками. Мы, мстя, угоняли хозяйские челны вниз по Ирпеню и загоняли в камышовые дебри. Иногда у мельничихи Зозули ночами бражничали прятавшиеся в лесах недобитые “зеленые”. Появлялся разъезд красноармейцев, возникала перестрелка.
В конце пребывания за нами приехала мама. Наменяли продуктов. От станции до Киева ехали на крыше вагона. Слышим, ищут Васильевых. Мы откликнулись. Это по просьбе отца железнодорожная охрана нашла нас и доставила в вагоне в Киев.
Отец получил повышение. Много работал. Часто уезжал. Материальные дела поправились. Пел в капелле “Думка”, и мы слушали концерты замечательного украинского коллектива.
В августе Шура, Ира и я под водительством мамы пошли впервые вместе в советскую единую трудовую смешанную школу к первому звонку, каждый в свой класс. Впервые в жизни узнал я, что школа может быть властителем дум, а учителя и одноклассники – необходимыми, интересными людьми. Наши учителя создавали атмосферу интеллигентности, требовательности и творческого соревнования на каждом уроке, при каждом выходе к доске, в письменных, домашних заданиях. Появились лидеры. Я вспомнил уроки мамы, красноярский театральный опыт и выскочил в первые артисты, театральные лидеры.
Каждый был лидер. И личность. Тридцать четыре личности переходного возраста с судьбой, опаленной Историей. Говорили на русско-украинском языке, сдобренном словечками базарного сленга и иудаизмами.
Две трети класса составляли девочки – привлекательное и своеобразное племя киевлянок, выросших и в старинных польских семьях, и в зажиточных еврейских, семьях русских и украинских интеллигентов, и даже одна голландская аристократка.
В классе шла подспудная, загадочная и таинственная жизнь, уходящая далеко за стены школы.
Соблазнов было очень много. Купались с лодок на Днепре, встречались вечерами у Аскольдовой могилы, обследовали пещеры киевских оврагов, наблюдали темную жизнь Подола и Еврейского базара. Начали бить чечетку и петь “Лимончики” и другой нэповский фольклор. Например:
Сонька, важная персона,Закричала для фасона:“Ты иди своей дорогой,За лимон меня не трогай”.Ах вы лимончики, мои лимончики,Ах вы растете у Сони на балкончике!Мама пристально следила за нашим духовным ростом, дружескими связями и принимала наших товарищей дома. Естественно, она жила не только заботами. Всей семьей не раз бывали в Лавре, даже в дальних пещерах. Неожиданное, сильное впечатление осталось от слаженной мизансцены службы и стройного звучания в сияющем теплым светом сотен восковых свечей, высоком, нарядном, богатом Успенском соборе (взорван фашистами), от блуждающих огоньков в таинственных переходах и тупиках пещер, от собравшихся в роще у святых источников жаждущих исцеления больных в колясках и ползком, поющих и просящих нищих слепцов, уродов, калек, богомольцев, торговцев сувенирами, любопытствующих и, конечно, монахов, деловито снующих, обслуживающих, объясняющих, торгующих… Здесь мы узнавали историю аж от времен Нестора.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
