Они вернулись домой пешком, когда первые тени уже начали густеть в горячем августовском вечере. Анджело открыл дверь той самой квартиры в бараке, где и сейчас она жила со своими детьми, но то были другие времена: полные счастья и светлых надежд.
Эльвира остановила взгляд на рекламе алюминиевых кастрюль прекрасного серебристого цвета, прочных, никогда не ржавеющих и потому гигиеничных, более экономичных в расходе топлива и более стойких по сравнению с медными. Однажды они с матерью пошли на корсо Виктора Эммануила в магазин Клаудио Дзеккини, чтобы посмотреть там алюминиевые кастрюли и справиться о цене. Они долго любовались витринами, но так и не осмелились войти, чтобы прицениться. Как же можно спрашивать цену за это чудо?
Эльвира помнила, как застыла она посреди большой кухни, когда настало время молодым пройти в свою комнату. Анджело даже пришлось подтолкнуть ее, обняв за талию своей сильной рукой. Ничто еще не вызывало у девушки такого страха, как тайны, подстерегавшие ее этой ночью в новом доме. Она была счастлива в ожидании этого дня, но напугана теперь, когда он пришел.
Июньские светлячки и серп луны, освещавшие стену и фотографию на ней, живо напомнили ей ту августовскую ночь: жужжание комаров, треск сверчков, кваканье лягушек, лай собаки и насвистывание какого-то прохожего на улице.
В комнате она увидела большую кровать, на которой блистало во всей своей белизне покрывало из белого кретона. Льняные простыни выткала для нее мать, а по краю их Эльвира сама вышила белыми нитками цветочный узор. Вышивка на подушках представляла двух голубков в полете, держащих в клюве полоску с надписью: «Спокойной ночи». Кровать была новая, с высокими спинками из темного ореха, как ей хотелось, и с большими шариками наверху. Пружинный матрас был подарком одного из друзей Анджело, а тюфяки на конском волосе, обтянутые толстой тканью в белую и коричневую полоску, им подарили свидетели на свадьбе.
– Ты, наверное, устала, – сказал Анджело, еще только привыкая говорить ей «ты». – Не кажется ли тебе, что пора лечь спать?
Она почувствовала, как его сильная рука легла на плечи, а другая обхватила талию, пожалуй, крепче, чем ее новый из китового уса корсет. «Я боюсь», – подумала она, но не призналась ему в этом, а только сказала:
– Как темно.
Лунный свет в окне освещал белоснежную супружескую постель. Анджело отпустил ее и начал раздеваться, аккуратно складывая свои вещи на стул, стоявший в ногах кровати. Она услышала, как он зажег спичку, и желтый свет керосиновой лампы осветил комнату. За ее спиной, закрыв окна, он подошел к ней, взял за плечи и повернул к себе, чтобы лучше видеть ее лицо.
– Ты не хочешь ко мне? – спросил он почти с укором.
– Я сейчас, – сказала она, смущаясь, но все же решительно.
– Тогда пойдем, – нетерпеливо позвал ее Анджело. Эльвира уткнулась лицом в его плечо, чтобы скрыть краску, которая заливала ее щеки. Отпрянув, она медленно начала расстегивать пуговицы платья. Она опустила глаза, чтобы не видеть мужской наготы в тот момент, когда Анджело залезал под простыни, но чувствовала на себе его жадный взгляд.
– Отвернитесь, пожалуйста, – попросила она.
– Ты красивая. – Голос его сделался глубоким и хриплым.
– Мне стыдно, – сказала она, подавленная этим чувством, более сильным, чем страх.
– Своего мужа? – Анджело как будто не хотел этого понять.
– Пожалуйста, погасите свет, – попросила она в надежде, что темнота ей поможет.
Анджело послушно погасил лампу – это был единственный способ избавиться от ненужных сложностей. В темноте Эльвира подошла и юркнула в постель с осторожностью человека, который лезет в кусты ежевики. Анджело протянул руку, чтобы погладить ее, и в нетерпении почти закричал:
– Господи, жена, сними же и эти трусы!
Эльвира встала, чтобы убрать последний барьер, и эти несколько секунд показались ему целой вечностью. «Мужчины, как звери, – вспомнила она слова матери. – Не хотят сами знать ничего, а бедная женщина должна терпеть все это». Замужние женщины говорили при ней то же самое. Но почему отношения между ней и ее мужем должны быть такими же ужасными, должны быть чем-то, что находится на грани греха?
– Ну ты идешь? – Это был ночной голос, голос тревожный, дрожащий от волнения.
– Иду. – Она пыталась успокоиться, но ее пронизывала дрожь.
– Быстрее, – сказал он, рывком подминая ее под себя.
– Не надо… не так… – она попыталась сопротивляться, но он уже от страсти был вне себя.
Ни ласковых слов, ни успокаивающего шепота, ни нежных поцелуев или просьб о любви – ничего, что могло бы вызвать в ней самой волнение, заставить ее уступить, а только долгое разрывающее проникновение, омоченное ее кровью и мужским семенем, которое разрядилось в кратких и яростных подрагиваниях, оставив в ней болезненный след. Она слышала сладковатый запах вина и табака, чувствуя пронзительную боль внутри и глубокое унижение в душе. А он уже спал как ни в чем не бывало.
Она встала с постели, открыла окно, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Была прекрасная августовская ночь, но серп луны на небе и падающие звезды вызвали у нее только еще большую растерянность и отчаяние.
Она пошла на кухню, налила в цинковое ведро воды и тщательно помылась, смыв со своего тела, но не с души следы пережитого. Так, значит, это и есть любовь? Нечто отвратительное и липкое, сделавшееся красным от ее крови?.. Эльвира вернулась в комнату, которая утратила теперь уже для нее свою таинственность, и долго приводила в порядок волосы при свете луны перед зеркалом, висящим на белой стене. В темной раме зеркала она видела свое отражение: красивое, нежное лицо в голубой полутьме, большие блестящие глаза и темные, прекрасно очерченные брови, гладкий лоб и беспомощные мягкие губы, по которым неясной дрожью проходило воспоминание. Густую массу своих черных волос она заплела в плотную косу и снова легла рядом с мужчиной, который безмятежно спал.
Свет луны, который рос в высоте августовского неба, вдруг высветил на лице его беспомощность спящего ребенка, какое-то мирное трогательное выражение. Как он не походил сейчас на того грубого, нетерпеливого самца…
Слезы высохли на ее щеках, и, постепенно успокаиваясь, Эльвира лежала на кровати, слушая ровное дыхание мужа, глядя на его красивую светловолосую голову, лежавшую на подушке, вышитой ею, на слегка нахмуренное, как у ребенка, лицо. Она несмело протянула руку, чтобы погладить этот упрямый лоб, это уже ставшее ей родным лицо, и вдруг почувствовала, как ее охватывает какое-то острое материнское чувство к нему. Куда делась та ярость, что напугала ее? И в эту минуту Эльвира поняла: ей суждено быть рядом с этим сильным и в то же время таким беспомощным мужчиной всю жизнь, следовать за ним в горе и радости.
Этой теплой июньской ночью она плакала, вспоминая ту далекую августовскую ночь, и слезы застилали ей глаза. Ее Анджело, редкой силы человек, способный, казалось, перевернуть целый свет, был сражен невидимым, но беспощадным врагом – роковой для него болезнью. А она, нежная и терпеливая Эльвира, которая надеялась найти в браке с ним свое маленькое женское счастье, осталась на этом свете одна, в плену ужасной нищеты, с пятью детьми, которых надо растить. Тогда она была молода, красива, счастлива, а теперь она ничто – безропотное создание, изнуренное тяжелым трудом и лишениями, без мечты, без надежд, без радости. И, вспоминая ту далекую августовскую ночь, когда развеялись ее первые девичьи мечты, она услышала, как на колокольне Сан-Лоренцо пробило полночь, и наконец заснула.
