Книга Руны Вещего Олега - Юлия Гнатюк

Он глубоко задумался, настолько глубоко, что даже не заметил, как оказался на той самой поляне. Зачем я снова здесь? – возник в сознании вопрос. Поляна усеяна костьми – человеческими и конскими вперемешку. Здесь была сеча, страшная сеча, дух смерти до сих пор витает над полем, хотя трупный смрад уже давно выветрился, а плоть – человеческая и конская – стала плотью Земли-матери. Он снова идёт по этому полю смерти, где сам мог лежать среди останков своих побратимов. Снова ощущение чужой враждебной силы, весьма крепкое ощущение, опасность где-то совсем рядом: за спиной, или под ногами, «улыбается» побелевшим от дождей и ветров оскалом человеческого черепа или «подмигивает» пустой глазницей конского. Он наклоняется и берёт в руки лошадиный череп – бывшее вместилище конского разума, верности и преданности кого-то из лежащих здесь боевых содругов, может, того, кто распластался под полуистлевшим щитом? В этот миг нечто чёрное из черепа мгновенно обвивает руку, князь роняет увесистую кость, но поздно: острая боль возникает в кисти, на самом её изгибе. Змея успела ужалить как раз в кровеносную жилу, и значит ни прижигание раны, ни отсасывание из неё крови не поможет, – подталкиваемый сердцем яд устремился по кровеносным протокам во все концы тела. Тёмная сила, таившаяся где-то рядом, теперь оказалась внутри. Мысли неожиданно ясны и спокойны. «Яд сейчас во мне и убивает меня, но и я проникаю в него. А меня нет отдельно от воинских содругов, чьи кости лежат здесь; от тех, кто жив сейчас и тех, кто ещё родится. Не может быть это сражение только моим, отдельным от них, мы все единого Рода воины, а значит…»

В очах князя потемнело, он стал задыхаться и… проснулся.

Уже второй раз снится один и тот же сон, что этим хотят сказать мне Боги и Пращуры из Нави? Прошлый раз я в суете повседневных забот не нашёл ответа, но теперь непременно найду. Лепше всего думается в дороге. Игорь уже зрелый муж, худо ли, добре ли, давно уже сам править должен, да и Олег ему надёжный помощник. А я подамся в родную Ладогу, да в пути поразмыслю над знаками божескими. Пред дорогой зайду к Могуну киевскому. Волхв Велесдар с иными кудесниками ушли в чащи лесные молиться за Русь да людей лечить, как то случалось каждый год с Яра до Овсеней. В стольном граде остались лишь помощники и жрецы, которые творили вместе с Могуном ежедневные требы на Перуновой горе.

Избранный волхвами после смерти Живодара главный кудесник по-прежнему был стати воинской: широк в плечах, с литой шеей и гордой осанкой. Но самым сильным в его облике были бездонные голубые очи, кои привораживали и светились ясным светом разума. Очи князя и Могуна встретились, и оба ощутили, сколь они схожи, хоть и разные по годам и путям служению Роду. Оба могучие и статные, только один совсем седой, а второй едва посеребрён в висках.

– Вот, отче, дорога мне предстоит, а по ночам сон один одолевает, только не разумею, к чему он, может, ты растолкуешь?

– Эге, княже, – лукаво усмехнулся в бороду Могун, выслушав сон, – ты сам и сестра твоя Ефанда не хуже меня знаки, во сне приходящие, читать умеете. Признайся, однако, что не хочется то исполнять, вот и нет желания уразуметь сон. – Лик старшего кудесника стал серьёзным. – Не советуют боле Боги с Пращурами одной ногой по княжьей стезе идти, а другой по волховской. Выбирать надо, вот и всё, и нет никакой загадки.

Не раз за долгий путь из Киева до Нов-града вновь и вновь всплывал в памяти Ольга сей разговор с Могуном. На то и дорога, чтобы спокойно думать, тем более, когда позади остались привычные дела и хлопоты, порой не такие важные, какими казались в повседневной суете. Проплывающие мимо лодьи берега, поросшие лесами, в которых царит свой мир, мерный плеск волны о деревянные борта, и в лад всему этому вечному и неторопливому текут такие же мысли.

Ольг не то вспомнил, не то узрел свой ещё детский разговор с отцом. Они тогда ловили сиг-рыбу в заветном месте, где река Волхов в озеро Нево впадала. Такой доброй рыбы более нигде не лавливали, хотя мать смеялась частенько над ними, говоря, что и у самого Приладожья их сосед рыбак Глоба точно такую же добывает. Пока отец готовил невод, девятилетний Ольг наблюдал, как стайки беззаботных мелких рыбёшек беспорядочно носились в тёплом верхнем слое воды. Но вот там, под водой, что-то изменилось, и стайка из беспорядочной круговерти, как снег в метель, выстроилась в осторожную и быструю рать. Теперь все рыбки, будто воины, выполняющие наказ невидимого начальника, плыли то в одну сторону, то все, как одна, тёмными молниями устремлялись в другую, снова на какое-то мгновение настороженно замирали, и тут же резко срывались в новом направлении…

Малец хотел спросить отца, кто же это так неожиданно подчинил себе беззаботных рыбок и каким волшебством так ловко управляет ими, но вместо этого почему-то спросил про другое.

– Атер, а правда, рекут, что наш род волховской? Выходит, и ты волхв, и бабушка моя, она ведь людей лечит, она тоже волхвиня?

– Эка ты вопросами-то засыпаешь, – неожиданно озорно сверкнул изумрудами очей на сына староста, явно радуясь его любознательности. – Давай сперва невод забросим, а уж потом я тебе попробую ответить. – Лишь после того, как вся снасть оказалась в воде, отец продолжил беседу. – Волхвом, сыне, нельзя стать, как, скажем, гончаром, скорняком или угольщиком, – пошёл в ученье к рукомысленнику, поднаторел, и вот ты уже худо-бедно, а горшки лепишь, кожу мнёшь или уголь древесный обжигаешь.

– А на волхва разве учиться не надо? – удивился Ольг.

– Как же не надо, всю жизнь волхв учиться должен, с раннего детства и до кончины своей, – молвил отец. – Только ведь одной учёбы мало.

– Так чего же ещё? – в удивлении вдёрнул белесую бровь отрок.

– Видеть надобно, сынок, по-особому, всё вокруг видеть.

– Да ведь я и так всё добре вижу, даже тех двух чаек, что на дальних камнях сидят, во какой я глазастый.

– Это ты, братец ситный, очами видишь, а волхву одного телесного зрака недостаточно. Помнишь, я тебе про Великий да малые Триглавы рассказывал? – Малец молча кивнул. – То-то! Волхв должен видеть и то, что перед очами его, и то, что душа чувствует, и разумом понимать да воедино связывать всё, что три зрака ему показывают. Зреть прошлое и будущее, и то, что сейчас происходит, но далече отсюда за много дней пути, вот как всё непросто для волховского зрака, сыне! – поднял палец вверх отец.

– Мудрено! – восторженно молвил Ольг, стараясь уложить в своём разуме и сердце то, что поведал ему отец.

– Вот ты, сынок, сейчас видишь наш челнок, реку, те округлые каменья у дальнего берега, чаек, небо. Кузнец, скажем, наш дядька Кряж, сейчас из горна железину докрасна раскалённую тянет и кладёт её на наковальню, берёт молоток и помощнику своему, молотобойцу молодому, указывает, куда и как ударить. А купец Бажан на торжище в Ладоге барыш считает, да ярится, что не с таким доходом рассчитывал обратно домой вернуться. А кроме нашего Приладожья ещё много весей и градов есть, и кругом люд разный живёт, и каждый видит что-то своё, и этим занят, и весь мир для него в этом своём, – в торжище, кузнице, в волне морской или речной, в поле огнищанском, в сече лютой или дороге дальней. А волхв, он должен одновременно всех зреть, и ещё помнить о Богах, Пращурах, о Земле-матери, Небе-отце и разуметь их тоже должен, как того же кузнеца или торговца, рукомысленника или пахаря, дерево или озеро, горы и травы.