разрывает звон в моих ушах. Я бросаюсь вперед, адреналин бурлит во мне, и хватаю его за волосы, откидывая голову назад.
— Она моя, — рычу я и приставляю пистолет к его лбу. У меня осталось два выстрела.
Я нажимаю на курок.
Как только я чувствую, что он затихает, я бросаю его на ковер и кручусь в сторону двери. Я распахиваю ее как раз вовремя, чтобы увидеть высокого громоздкого мужчину, отходящего от кровати Джии с пустым шприцем в руке.
Я даже не колеблюсь. Я стреляю еще раз, и последняя пуля попадает ему прямо в лоб.
Джиа не шевелится, падая на пол рядом с кроватью, и меня охватывает паника. Я отбрасываю пистолет и бросаюсь к кровати, и вид ее бледного лица и невесомого тела заставляет руку, обхватившую мое сердце, сжаться в кулак и раздавить его.
— Джиа. — Я тянусь к ней, убирая ее волосы с лица, и ярость снова захлестывает меня, когда я вижу синяк на ее щеке и кровь на губе. Если бы я мог снова убить Петра за это, я бы убил. — Джиа.
Она не двигается. Я прижимаю пальцы к ее горлу и нащупываю слабый пульс. Она жива, но я не знаю, что они с ней сделали, и страх пронзает меня. Ее руки скованы наручниками над головой, и я поворачиваюсь к телу мужчины, нагибаясь, чтобы порыться в его карманах, пока не нахожу ключи.
Возможно, я упустил шанс сказать ей, что люблю ее. Возможно, я опоздал.
Эта мысль эхом проносится в моем сознании, снова и снова, пока я освобождаю ее запястья и поднимаю ее хрупкое тело с кровати, прижимая к своей груди.
Я люблю ее, и, возможно, уже слишком поздно.
Я оборачиваюсь и вижу позади себя Джозефа, который весь в крови, его взгляд мгновенно устремляется на Джию.
— Готовь машину, — огрызаюсь я, направляясь к двери. — Любой, кто попытается остановить тебя, умрет. Мы должны отвезти ее в больницу, немедленно.
Джозеф кивает и выходит вслед за мной, отдавая приказы людям. Я направляюсь к лестнице, прижимая к себе Джию, пока мы с моими людьми пробираемся через кровь и тела вниз, к машине, которая ждет нас. Я забираюсь на заднее сиденье, все еще держа Джию на коленях, не желая отпускать ее.
Я держусь за нее всю дорогу до больницы, пока мы не проезжаем мимо входных дверей, мимо изумленного персонала.
— Освободите этаж, — огрызаюсь я на медсестру за стойкой регистрации. — Мне нужен врач, немедленно…
— Кем, черт возьми, вы себя возомнили…, — начинает она, ее взгляд мечется между телом Джии и моим лицом, и я наклоняюсь вперед, сжимая челюсть.
— Сальваторе Морелли.
Ее отношение сразу же меняется. Она кивает, хватаясь за телефон.
— Этаж девять, — говорит она через мгновение. — Вы можете подняться прямо сейчас. Вас встретит врач.
Пятнадцать минут спустя Джиа лежит в кровати, моя охрана рассредоточена по незанятому этажу, а Джозеф вызывает подкрепление. Медсестры снимают показатели и подключают ее к капельнице, задают вопросы, на которые я отвечаю, как могу, но все, что я могу делать, это смотреть на нее, и сердце в моей груди тяжелеет, как никогда раньше.
Я опускаюсь на стул, глядя на ее неподвижную фигуру, и тянусь к ее руке. Я не могу потерять ее. Не сейчас, не так.
И я останусь здесь, с ней, пока не верну ее.
27
ДЖИА
Я просыпаюсь в оцепенении. Сначала я не понимаю, где нахожусь. Резко пахнет антисептиком, а когда я шевелю руками, ткань под ними кажется грубой. По крайней мере, по сравнению с тем, к чему я привыкла. Я моргаю, пытаясь прояснить зрение. Надо мной яркий, слепящий свет, и я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза. Справа от меня происходит какое-то движение, и я чувствую, как большая теплая рука внезапно накрывает мою.
Испугавшись, я поднимаюсь, во всяком случае, пытаюсь это сделать. Тело болит, голова раскалывается, и я больше всего хочу снова заснуть.
— Сокровище мое. Джиа. — Знакомый голос пробивается сквозь туман, и я снова моргаю, проводя рукой по лицу. Когда я опускаю ее, сердце сжимается в груди.
Я лежу на больничной койке, понимаю я. В больничной палате. Я чувствую укол в руку и понимаю, что там стоит капельница. Но все это не имеет значения, потому что рядом со мной в жестком кожаном кресле сидит Сальваторе, его рука сжимает мою.
Мой муж.
Он резко встает, наклоняется надо мной, и обе его руки оказываются на моем лице, а сам он неистово целует меня. Я задыхаюсь, не подумав, открываю рот, и слышу его стон — звук, близкий к облегчению, когда он берет мое лицо в свои руки и целует меня так, словно думает, что никогда больше меня не увидит.
Когда он разрывает поцелуй, то смотрит на меня сверху вниз, его руки все еще прижаты к моему лицу.
— Джиа.
— Ты жив, — вздыхаю я, моргая от внезапно навернувшихся на глаза слез. — Ты не умер.
Сальваторе растерянно смотрит на меня.
— Нет, я не умер.
— Петр сказал, что ты мертв. — Большая часть произошедшего кажется мне туманной, как будто я с трудом могу вспомнить огромные куски, но я помню это. Я помню, что почувствовала, когда он сказал это, как трудно было удержать надежду на то, что он лжет. Но Сальваторе здесь, передо мной, и я почти уверена, что не сплю.
Челюсть Сальваторе сжимается.
— Это он уже мертв.
Шок пронзает меня насквозь, но в нем нет печали, только облегчение. Если он мертв, значит, он больше никогда не сможет причинить нам вред. Его отец все еще проблема, и, несомненно, будет оставаться ею, если он тоже не умрет, но все, о чем я могу думать, это то, что Петра больше нет. Он больше никогда не прикоснется ко мне. Он никогда не попытается причинить боль ни мне, ни Сальваторе, ни нашему ребенку.
— Ты уверен? — Шепчу я, и Сальваторе напряженно кивает.
— Я сам его убил.
Я закрываю глаза, у меня вырывается всхлип облегчения, и я чувствую, как по щекам текут слезы. Сальваторе сжимает мою руку, его пальцы нежно касаются моей щеки.
— Шшш, сокровище. Не нужно плакать.
Я снова открываю глаза, тяжело сглатывая.
— Я думала, что больше никогда тебя не увижу.
Лицо Сальваторе при этом темнеет. Он осторожно присаживается на край кровати, прижимая ладонь к моей щеке.
— Я думал, что потерял тебя, Джиа, — тихо говорит он. — И я
