печати, А. Ф. Изюмов сделал попытку восстановить последний день Водовозова: «В субботу часов в 10 он стал собираться в парламентскую библиотеку. Жена ничего не заметила: накануне он занимался, как всегда. Только вместо серебряных часов, которые надевал обычно, уходя в город, он стал надевать старенькие никелевые. Она спросила: “Почему же берешь старые часы?” Он ответил: “Они мне удобней”. Уходя, взялся купить хлеб. Простился как обычно. По-видимому, он часа два занимался в библиотеке, потом дошел до Виноградского вокзала, откуда поехал в Збраслав. Там видели его гуляющим по берегу Влтавы»731. А в четверть пятого Водовозов осуществил задуманное, перед этим сняв и положив на насыпь свое пальто, в кармане которого нашли записку с приколотым к ней обручальным кольцом: «Сейчас я умру. Прощай, дорогая Оля. Письмо к тебе найдешь в столе»732.
В одиннадцатом часу вечера Ольга Александровна, которая из‐за отсутствия мужа в столь позднее время не находила себе места, беспокоясь, не попал ли он под машину, зашла к соседу, ученику своего отца, профессору Н. О. Лосскому. «В последнее время, – вспоминал тот, – глухота Водовозова стала все более усиливаться, платной работы у него было все меньше. Победа гитлеризма в Германии произвела на него удручающее впечатление. Зная настроение мужа, Ольга Александровна волновалась и попросила меня пойти с ней в полицию навести справку, не было ли какого-либо несчастия. В полиции к нашему заявлению отнеслись несерьезно, говоря, что отыскиваемый нами господин сидит где-либо в ресторане со своими приятелями. Моя жена и я целую ночь провели с Ольгой Александровной в тревоге…»733 Поиски по больницам тоже не дали результата, и, вернувшись в четыре утра домой, Ольга Александровна, разыскивая паспорт мужа, оказавшийся на обычном месте в письменном столе, наткнулась на его прощальное письмо. Она и Лосский побежали на железнодорожную станцию Бубенеч, откуда телефонировали на ближайшую соседнюю в Розтоки, где пока еще ни о каких несчастных случаях не знали. Но в свежем утреннем номере газеты «České slovo» («Чешское слово») появилось сообщение, что накануне около Збраслава бросился под поезд какой-то неизвестный господин. Ольга Александровна с женой Лосского немедленно выехала в Збраслав, где на платформе ее ждал закрытый гроб. Выяснилось, что Водовозов, который жил в этом городке несколько лет и очень его любил, на глазах у прогуливавшейся в отдалении публики бросился под товарный поезд местной одноколейки, который «совершенно его уничтожил»734, ибо, «зная хорошо окрестности Збраслава, он выбрал такое место, где поезд выходит из‐за горы, так что машинист не мог бы успеть остановить его»735.
Из-за отсутствия денег на перевозку тела вдове пришлось отказаться от погребения покойного в Праге, где на вечер 10 октября назначили панихиду в храме Св. Николая. Устроить похороны в Збраславе предполагалось на следующий день, в среду, но потом их перенесли на вторник, на четыре часа дня. «Мы с В. С. О[зерецковским], – сообщал Изюмов, – успели заказать венок: “Незабвенному В. В. Водовозову – Пражская группа Тр[удовой] Н[ародно]-Соц[иалистической] партии”. Похороны были православные. Отпевал местный игумен Исаакий над раскрытой могилой. Сказал очень умное и тактичное слово, которое кончалось: “И пусть эта земля св. Вячеслава, покровителя земли чешской (на другой день по календарю был день св. Вацлава), будет тебе легче той земли, по которой ты ходил”. Был яркий солнечный день. Кладбище – чудесное, на горе, кругом лес. С кладбища отправились на панихиду, – народу было много. О[тец] Исаакий повторил в более коротком виде свою речь. На кладбище речей не говорили, – мало очень народу было, да и сказать трудно что-нибудь было: так все были потрясены. Тут же мы решили устроить собрание памяти…»
На заданный себе вопрос, что же явилось причиной самоубийства, Изюмов ответил так: «Всё – и надвигающаяся нищета, и болезнь, и моральное состояние – всё сбилось в одну точку, и мы отчасти виноваты в этом. После расхождений по местным делам мы как-то перестали собираться: он был очень одинок. Винить ли ее [вдову], не знаю. Я сам слышал, как она плакала на могиле и говорила: “Вася, прости меня”. Это между нами. Но мы ее не виним. Несмотря на наши расхождения, особенно с ней, мы все сделали, чтобы проявить к ней все внимание»736. Более откровенен Изюмов в послании М. А. Алданову от 26 ноября, в котором, ссылаясь на слова С. П. Мельгунова, написавшего ему 22 октября: «Страшна смерть Водовозова. Самоубийство его я понимаю, но зачем такой способ, чтобы развязаться с жизненной мерзостью? До нас дошли слухи о неладах его с женой. Так ли это было в действительности?» – выражал свое негодование по поводу того, что «парижские товарищи», члены ТНСП, не прислали соболезнование вдове, считая ее «виновницей смерти В[асилия] В[асильевича]». Изюмов против этого решительно возражал:
«Я не знаю, что Вы имели в виду. Если настроения О[льги] А[лександровны], то здесь доля правды была. Нам, пражанам, О. А. доставила массу неприятностей, передавая В. В. всякие вздорные слухи из чужого лагеря. Последний год мы даже перестали собираться из‐за разногласий по местным делам, – а эти разногласия были раздуты О. А., но у нас и мысли не было не отозваться на наше общее горе. Мы (правда, немного нас) бросились сейчас же к О. А. и предложили свою помощь, хотя до этого никто из нас не бывал в пансионе, где они жили. Если хотите, и наша вина есть в той разобщенности, в которой мы пребывали последний год, но что поделаете с обстоятельствами, которые часто бывают сильнее нас. Но я боюсь одного – не дошла ли до Вас та сплетня, которая необычайно занимала тут некоторых профессорских дам. Одна из них, например, была настолько умна, что через несколько дней после смерти В. В. прямо поставила вопрос: “А знал ли В. В. о Ваших близких отношениях к И[згоеву]”. Вот в этом вопросе я, прочитавший все письма этого И[згоева] (по воле самой О. А.), утверждаю, что, кроме самых дружеских отношений, между ними ничего не было: если не слова, то тон писем обличил бы это. Конечно, чужая душа потемки, но я не хочу, чтобы партийные товарищи были жертвой сплетен профессорских дам, которые здесь только то и делают, что сплетничают. О. А. сама считала себя виновницей в том смысле, что она проглядела эту смерть. Эта мысль не давала ей покоя. Сколько мы ни пытались разубедить ее в этом, все было бесполезно»737.
Сам А. С. Изгоев, только что перенесший офтальмологическую операцию (он жил в Эстонии),
