говорил, мне нужен большой и сильный флот. Только так я смогу превзойти христиан на море.
Балтоглу облизнул пересохшие губы.
– Да будет так, – прошептал флотоводец и вернулся на свое место.
Тут в комнату вошел один из командиров янычар. Он доложил, что вернулись разведчики и привели с собой группу греков, прятавшихся в одном из близлежащих храмов.
– Зови их сюда, – приказал Мехмед.
В комнату ввели нескольких человек, трое из которых, были облачены в монашеские рясы. Греки выглядели напуганными – у многих виднелись ушибы и ссадины, у кого-то из раны продолжала течь кровь, а одежды этих людей были изорваны и сплошь покрыты грязью. Судя по всему, их тащили сюда волоком.
Султан внимательно оглядел христиан, которых заставили опуститься на колени, а затем спросил:
– Кто из вас может говорить от лица остальных?
После небольшой заминки голову поднял пожилой служитель церкви с длинной белоснежной бородой. Он держался достойнее остальных и не боялся открыто смотреть в глаза султану.
– Я буду говорить с тобой, – глухо произнес старец.
Мехмед сделал знак и его тут же отпустили. Священник поднялся с колен и выпрямился во весь свой внушительный рост, так, что оказался чуть ли не на голову выше всех остальных. Кроме того, он был широк в плечах и, судя по пудовым кулачищам, невероятно силен. Ряса совсем не шла этому человеку.
Султан, похоже, также был впечатлен, увидев перед собой такого гиганта.
– Как тебя зовут? – снисходительно спросил он.
– Все добрые христиане зовут меня отец Серафим, – произнес великан. – Я служу настоятелем церкви святого Михаила, что находится неподалеку отсюда.
– Ты не похож на служителя Бога, – с сомнением в голосе произнес Мехмед. – Напротив, в твоем облике и движениях я узнаю скорее воина.
Настоятель некоторое время молчал, поглядывая то на султана, то на османского переводчика, а затем промолвил:
– Твои глаза тебя не подводят. Но все это осталось в далеком прошлом.
Султан с неподдельным интересом взглянул на собеседника.
– Что заставило тебя изменить свое ремесло?
– Позволь не отвечать на этот вопрос, – попросил настоятель. – Скажу только, что много лет назад я принял обет никогда больше не брать в руки никакого оружия, дабы впредь суровым постом и усердными молитвами очистить свои грехи.
Мехмед разглядывал обветренное, покрытое морщинами и шрамами, но при этом такое живое и упрямое лицо священника.
– Все это кажется мне странным, – произнес после некоторого молчания Мехмед. – Но пусть будет так. Вижу, что ты человек смелый и не станешь мне лгать.
Отец Серафим молчал, опустив подбородок на свою могучую грудь.
– Однако, я хочу, чтобы ты был честен со мной до конца, – продолжал султан. – Скажи, почему разбежались жители окрестных деревень? Они так испугались моей армии?
– Не упрекай этих бедных людей за то, что они, поддавшись страху, покинули свои жилища, – ответил настоятель. – Огни твоего военного лагеря на восточном берегу были хорошо видны даже со стен Константинополя. Ты привел большое воинство, но намерения твои нам не ясны. Эта земля и так натерпелась горя, а кто сможет защитить рыбаков и крестьян, людей мирных и безоружных?
– Но ты ведь остался?
– А чего мне бояться? – пожал плечами отец Серафим. – Я пожил сполна и готов предстать перед Создателем, когда пробьет мой час.
Мехмед некоторое время размышлял, почесывая свою реденькую бородку и пристально глядя на настоятеля, а потом произнес:
– Я пришел сюда не как захватчик и не желаю причинять вреда жителям. Однако ввиду того, что император не проявляет должной заботы о своих подданных, я беру эти земли под свою защиту. Пусть греки возвращаются в свои дома и продолжают жить как прежде. Только пусть знают, что теперь, они находятся под властью Османской империи. Те же, кто не желает подчиниться мне, могут забрать все свое имущество и поселиться в Константинополе. На это я даю им три месяца.
Мехмед ненадолго замолчал, внимательно разглядывая ногти на руках, после чего поднял глаза на отца Серафима:
– Весной я вернусь сюда вновь и начну большое строительство. Скажи об этом каждому, кого встретишь. Пусть об этом знают и в Константинополе.
Султан отвернулся и взмахнул рукой.
– А теперь ступай! Мой казначей выдаст тебе мешок золотых и серебряных монет для твоей паствы. Пусть это будет наградой за твою честность и смелость.
Пока янычары выводили остальных греков, отец Серафим оставался на месте. Заметив это, султан спросил:
– Ты хочешь чего-то еще?
Настоятель покачала головой и промолвил:
– Твои деньги я возьму, ибо знаю многих, кто нуждается. Однако, не пытайся купить любовь простых людей. Ее ты сможешь заслужить только благими и справедливыми деяниями.
– Я понял тебя, старик, – кивнул Мехмед, отпуская настоятеля.
* * *
На следующий день, султан пожелал осмотреть развалины христианских церквей и древних языческих храмов. Некоторые сооружения сохранились достаточно хорошо и, судя по всему, особо почитались жителями. К местам поклонения вели аккуратные, ухоженные и очищенные от упавшей листвы мощеные дорожки, по краям которых были разбиты клумбы и цветники. Пожелтевшие деревья, сбрасывали свое последнее облачение, устилая землю золотым покрывалом и придавая природе неповторимый колорит.
Унаследовав от отца тонкую душевную организацию и неукротимую тягу ко всему прекрасному, Мехмед живо поддался поэтическому обаянию этих мест. Прогуливаясь среди древних руин, он сочинял газели, упоминая в них имя своей возлюбленной – Гюльбахар, а после с тем же вдохновением принимался цитировать великих поэтов прошлого, начиная с неустаревающего Хакима Фирдоуси[89] и заканчивая почитаемым Джелал ад-Дином Руми[90].
Но и теперь, наслаждаясь природой и последними отзвуками уходящей осени, молодой султан не забывал о деле и присматривал место для возведения будущей крепости, которая должна была возвышаться над проливом, подобно грозному и неусыпному великану, зорко следящему за быстрыми водами Босфора.
На отдых остановились в одном из живописных мест, неподалеку от полуразрушенного колодца, построенного, судя по всему, еще древними римлянами. Сюда Мехмед распорядился принести обед. Высокая честь, стать сотрапезниками султана, в этот день выпала лишь троим: Халилю, Заганосу и немногословному рабу-христианину, которого падишах всюду брал с собой.
За едой обсуждали разные вопросы, до тех пор, пока Мехмед не поинтересовался мнением своих визирей: где и как следует возводить будущие укрепления на Босфоре, сколько должно быть башен и какие орудия следует там установить. Халиль сразу предупредил, что прежде, чем начинать работы, следует получить на это разрешение греческого императора, дабы не нарушать прежних договоренностей с Константинополем. В ответ на это Заганос только рассмеялся, пеняя великого визиря за трусость и нерешительность.
– Старость не любит перемен, – говорил он. – Когда дряхлеет тело, вместе с ним
