Константин XII также принял унию. Более того, он позволил кардиналу-еретику Исидору, бывшему митрополиту Киевскому и всея Руси, отслужить католическую мессу в соборе Святой Софии. Однако Православная Церковь в лице большинства своих приверженцев не поддерживала царя-униата. Осуществляя императорские обязанности более четырех лет (1449–1453 гг.), Константин XII так и не удостоился традиционного обряда венчания на царство. Таким образом, он не был царем в полном смысле слова.
Один из высокопоставленных военачальников, последний адмирал имперского флота мегадука Лука Нотарас откровенно заявлял: «Лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару»[368].
Монарх ромеев отчаянно надеялся, что в критический час остаток Империи будет спасен помощью с Запада. Но единственное крестоносное войско, собранное королем Венгрии и Польши Владиславом, погибло вместе со своим главнокомандующим в битве с турками при Варне в 1444 году. С тех пор никакой существенной военной помощи с Запада не приходило.
Турецкий султан Мехмед II Фатих, используя в качестве casus belli ничтожную размолвку с Константином XII, собрал огромную армию, оснастил ее мощной артиллерией и завоевал Пелопоннес – последнюю крупную провинцию Империи. Затем он захватил несколько крепостей, все еще подчинявшихся императору. Наконец, весной 1453 года султан осадил Константинополь. Численностью воинов и орудийных стволов турки многократно превосходили силы осажденных.
Помощь Запада не пришла. К началу осады в городе находилась лишь жалкая горсть бойцов из Западной Европы. Отряд добровольцев с Апеннинского полуострова возглавил кондотьер-генуэзец Джованни Джустиниани. Для генуэзцев, которым принадлежал самый богатый квартал города – Галата, расположенный напротив исторического центра на другом берегу Золотого Рога, оборона Константинополя была равна защите собственной торговой монополии в Черном море. Транснациональная корпорация Генуи сражалась вовсе не за христианство, а за свой коммерческий интерес.
Еще один небольшой отряд воинов-каталонцев прибыл из Испании. Незначительные силы предоставила Венеция. Но совокупное число всех бойцов, пришедших из Западной Европы на спасение Константинополя, вряд ли достигало двух тысяч человек. Никакого огромного рыцарского войска, поднятого по призыву папы римского, у стен императорской столицы не оказалось. Вся помощь, оказанная римским первосвященником, ограничилась тремя галерами с провиантом и оружием, которые привел все тот же Исидор, вошедший в историю как зловещий могильщик Православной Империи Нового Рима.
Греков, способных сражаться, также оказалось совсем немного. По словам историка Ф. Успенского, «когда Константин приказал… переписать всех греков, способных носить оружие, включая даже монахов, то оказалось всего 4973 человека, и царь только простонал, услышав эту цифру. Очевидно и для нас, что многие уклонились от призыва к оружию. Боеспособных греков, пожелавших защищать родной город, оказалось лишь в два раза больше, чем пришлых латинян, волонтеров и наемников. Для защиты сухопутных и морских стен требовалось в 10 раз больше людей, чем те тысячи, которыми располагал Константин. Не грекам, но латинянам Константин поручает важнейшие пункты обороны… Из перечня начальников выносим странное впечатление: как будто дело шло о защите не византийской столицы, но какого-то латино-греческого города вроде Кандии или Патр, как будто Византии к 1453 г. уже не стало… Где национальное войско? Политика Палеологов и их предшественников, опиравшихся на латинских и турецких наемников, принесла свои плоды: византийцы перестали быть воинами»[369].
Почти два месяца Константинополь оборонялся от турок. Неприятель обрушивал на городские укрепления штурм за штурмом. Однако город древних святынь и древней воинской славы напоследок сверкнул отблеском былой доблести. Врага отбивали повсюду. Турки несли тяжелые потери и даже задумались о том, чтобы снять осаду.
Однако подавляющее превосходство османов в артиллерии сделало сопротивление осажденных безнадежным. В конечном итоге тяжелые орудия расчистили султанским воинам путь внутрь города.
29 мая Константинополь пал. Его последний император Константин XII погиб с оружием в руках. Историик С. Рансимен так описывает этот последний бой императора: «Константин повернул своего коня и галопом помчался назад, в долину Ликоса, к брешам, пробитым в заграждении. Рядом с ним были храбрый испанский рыцарь дон Франсиско из Толедо, утверждавший, что он кузен императора, двоюродный брат Константина Феофил Палеолог и верный товарищ по оружию Иоанн Далматас. Они тщетно попытались собрать вокруг себя греков, которых уже слишком мало оставалось в живых. Тогда император с соратниками спешились и вчетвером в течение нескольких минут защищали ворота…»[370].
Гибель императора, а вместе с ним и Ромейской Империи русскими современниками была воспринята как суд Божий за измену православию. Вот как об этом пишет Нестор Искандер в «Повести о взятии Царьграда турками»: «И так пострадал благоверный царь Константин за Божьи церкви и за православную веру месяца мая в 29-й день, убив своей рукой, как сказали уцелевшие, более шестисот турок. И свершилось предсказанное: Константином создан город и при Константине погиб. Ибо за согрешения время от времени бывает возмездие судом Божьим, злодеяния ведь, говорится, и беззакония низвергнут престолы могучих»[371].
Султан Мехмед II вступил в захваченный город. Историк Дука, современник трагических событий, красочно описал бедствия, постигшие Константинополь после взятия турками: «Турки, разбегаясь во все стороны, убивая и беря в плен, пришли, наконец, к храму, когда еще не миновал первый час утра, и, увидев, что ворота заперты, не мешкая, разломали их топорами. Когда они, вооруженные мечами, ворвались внутрь и увидели бесчисленную толпу (молящихся), каждый стал вязать своего пленника, ибо не было там возражающего или не предававшего себя, как овца. Кто расскажет о случившемся там? Кто расскажет о плаче и криках детей, о вопле и слезах матерей, о рыданиях отцов, – кто расскажет? Турок отыскивает себе более приятную; вот один нашел красивую монахиню, но другой, более сильный, вырывая, уже вязал ее… Тогда рабыню вязали с госпожой, господина с невольником, архимандрита с привратником, нежных юношей с девами… В одну минуту разрубили собаки святые иконы, похитив с них украшения, ожерелья и браслеты, а также одежды святой трапезы. Блестящие лампады – одни портят, другие забирают; драгоценные и священные сосуды священного сосудохранилища, – золотые и серебряные, и из другого ценного вещества приготовленные, – в один момент все унесли, покинув храм пустынным и ограбленным и ничего не оставив… и можно было видеть среди варваров: одного – одетого в первосвященнический саккос; другого – опоясывающегося золотой эпитрахилью, тянущего на ней связанных друг с другом собак; иных – одетых вместо толстых плащей в златотканные плащаницы с шитым изображением агнцев. Другие сидели на пирушках и ели из стоявших пред ними дискосов с различными плодами, и пили несмешанное вино из священных потиров. Все же книги, превосходящие всякое число, погрузив на повозки, рассеяли всюду на Восток и на Запад. За одну номисму десять книг продавалось: Аристотеля, Платона, богословских и всякого иного вида книг. Евангелия с бесчисленными украшениями, сдирая золото и серебро, одни продали, другие бросили. Все иконы предали огню: поджаривая на этом пламени мясо, ели его»[372].
