царь, а царица передала ему венок из роз, которым герой украсил свой шлем, уже увенчанный присланным от царя лавровым венком. Отовсюду, со всех кораблей и лодок, с пристани и крепости, раздались приветственные крики в честь Эймедиса; толпа восторженно встречала своего храброго молодого полководца. Но больной царь не мог уделить более часа встрече; ему предстояло ещё много утомительных празднеств; поэтому, повинуясь его приказанию, сотни рабов переносили на сушу клетки со львами, тиграми и пантерами; подгоняемые длинными бичами эфиопских погонщиков, прошли перед царём и Арсиноей газели, антилопы, жирафы, обезьяны и борзые собаки. Вид шестидесяти громадных слонов вызвал у сдержанного царя возглас радости, ведь эти великаны представляли в своём роде вспомогательный отряд, способный обратить в бегство целую неприятельскую конницу; поэтому он и царица благосклонно слушали краткий рассказ Эймедиса о том, как ему посчастливилось благодаря удачным охотам заполучить такое количество этих благородных животных. Несколько кораблей были наполнены золотом, слоновой костью, пряностями, чёрным и красным деревом и звериными шкурами, но царь повелел отложить осмотр этих богатств до более удобного времени, после закладки храма и города; он хотел всё это рассмотреть на досуге, теперь же надо было спешить.
Солнце ещё не достигло зенита, как царь и царица в сопровождении свиты покинули корабль и отправились в близлежащий город Пифом, где их ожидали новые торжества, но зато и целый месяц отдыха. Точно сквозь туман видел Гермон всё, что происходило вокруг него, и он подумал, что в продолжение всей своей жизни, когда он обладал зрением, видел он таким образом всё его окружающее. Только поверхность всего происходящего, то, что ему показывали его глаза, была для него доступна; внутренний же смысл всего стал он постигать, только когда ослеп, только когда научился он доискиваться внутреннего содержания всех явлений жизни. Если боги услышат его молитвы и возвратят ему зрение и туман, расстилающийся перед его глазами, совершенно исчезнет, он и тогда сохранит вновь приобретённую способность и будет применять её в своей будущей жизни и в своём искусстве.
XXXI
После полудня явился к Гермону посланец престарелого Филиппоса. Это был молодой гиппарх, тот самый, который сопровождал коменданта Пелусия во время его пребывания в Теннисе. Он явился с поручением отвезти художника в колеснице Филиппоса в Пифом, где он и Тиона в данный момент находились по повелению Птолемея. По дороге гиппарх рассказал своему спутнику, как стойко выдержала Тиона, несмотря на её преклонные годы, все треволнения и хлопоты длинного пути и этого дня. Вчера ещё ездила она на встречу сына, а сегодня принимала участие в торжестве, и всё же она не чувствовала утомления. Тотчас же по возвращении с корабля первая её мысль была повидать как можно скорее её молодого друга, боясь, что последующие торжества в Пифоме, на которых она должна была присутствовать в свите Арсинои, займут всё её время и, быть может, так утомят её, что ей нельзя будет заняться делом Гермона. Они очень быстро достигли небольшого городка, посвящённого богу Туму. Он был теперь весь разукрашен развевающимися флагами, триумфальными арками, венками и гирляндами. При въезде в него были разбиты палатки для царя и его свиты. Не знай Гермон того, что царь рассчитывает пробыть здесь целый месяц, его должна была бы поразить их многочисленность и то большое пространство, которое занимал этот лагерь. Тут находились не только советники и придворные Птолемея, но и множество учёных, художников, певцов и актёров, которые должны были развлекать царя во время его пребывания в этой отдалённой от остальной части его царства местности.
Дом, который занимала престарелая чета и их знаменитый сын Эймедис, принадлежал богатейшему купцу этого города. Это было строение в форме четырёхугольника, окружающего большой двор. Гиппарх ввёл туда своего спутника; воины и матросы стояли там группами, дожидаясь повелений старого и молодого полководцев. Слуги и рабы сновали взад и вперёд. В тени двора были поставлены скамьи и стулья, занятые уже большей частью посетителями и посетительницами, прибывшими приветствовать и поздравить мать знаменитого предводителя флота. Посреди них отдыхала на ложе почтенная Тиона, с трудом подчиняясь тем общественным обязанностям, которые налагало на неё её высокое положение. Она поминутно приветствовала вновь прибывающих, дружески прощалась с теми, кто уходил, и успевала ещё отвечать на многочисленные вопросы, которыми её со всех сторон осыпали. Она чувствовала сильное утомление, хотя старалась скрыть его от всех присутствующих. Завидя входящего Гермона под руку с молодым гиппархом, она, забыв усталость, поспешно встала и пошла навстречу, дружески протягивая ему обе руки. Хотя художник и не мог ещё вполне ясно видеть её доброе лицо, но он чувствовал почти материнское к нему расположение в пожатии её рук, звуке её голоса, произносившего ласковое приветствие. Его сердце радостно забилось, и, полный самого почтительного чувства, он несколько раз поцеловал её добрую старую руку.
После того Тиона повела его к своему месту посреди всех присутствующих, которым она его представила как сына её умершей подруги детства и назвала его имя. Почти все посетители принадлежали к свите царя, и имя Гермона вызвало среди них большое волнение, которое тотчас же выдало художнику ту печальную истину, что чужие лавры, которыми он себя когда-то украсил, не позабыты в этом кругу. Неприятное чувство овладело Гермоном, привыкшим к тишине пустыни, и внутренний голос стал твердить ему: «Прочь отсюда, как можно дальше от них». Но он не последовал этому голосу, потому что его внимание было тотчас же обращено на необыкновенно высокого и широкоплечего мужчину с седой длинной бородой и выразительным лицом, в котором он, как ему казалось, узнал знаменитого врача Эразистрата. Врач подошёл к Тионе и спросил:
— Не вижу ли я перед собою человека, удалившегося от света в пустыню и обретшего там вновь зрение?
— Да, это он самый и есть, — ответила Тиона и, наклоняясь к Эразистрату, шёпотом прибавила: — Мною овладевает страшная усталость и слабость, а между тем мне нужно о многом и очень важном переговорить с тобой и с тем бедным другом моим.
Врач дотронулся рукой до головы почтенной матроны и произнёс громким голосом:
— Ты очень утомилась, почтенная Тиона, и было бы лучше, если бы ты легла и постаралась бы успокоиться.
— Конечно, без сомнения, — подтвердила одна из посетительниц, — мы и так злоупотребили твоими силами и теперь только мешаем тебе, дорогая приятельница.
Эти слова подействовали и на других посетителей, и вскоре все удалились, не удостоив Гермона даже
