первого поселения русских в этом краю, в Никулицыне. Мелкий дождь летит на источенные веками камни фундамента. А раствор, их скрепляющий, не поддается, белеют его полоски.
Что делать нам, задавленным заботами дня, запуганным угрозами отравы века, когда понять, что мы не одиноки, что с нами наши праотцы и пращуры?
Вот стою я — гордый внук славян, стою на своей единственной земле, и горько мне, так горько, что впору заплакать. А не могу, разучился, а нет способа облегчить душу. «Проси только одного, — говорила бабушка, — память смертную и слезы».
Железный, грубо сваренный крест ржавеет над бабушкиной могилой. Бабушка Саша, есть у меня память, нет у меня слез. Вот я знаю то, что не знала ты, я так много прочел, но что с того: я никогда не узнаю того, что знала ты.
Ты давно умерла, но вот я хожу по той земле, где ты ступала, и читаю о ней бумаги трехсотлетней давности, и мы с тобою ровня перед этими бумагами.
«…От Вятки реки вверх по Уржуму реке прямо дубником и болотами на сосняк, а от сосняка прямо на Кривое озерко, что против отарища, на которых росстани, да от озерка прямо на другое отарище по край болота дуб, на дубу старая грань да мыслете, а от того дуба прямо по-за Новокрещенскому полю к дороге на сосну, а сторонние люди сказали, что-де та сосна сгорела, и на той-де меже воевода велел поставить столб, а от того столба прямо через болото к горе, а на горе сосна, а в сосне борт; от той сосны прямо к лесу».
Нет того дуба, того столба, той сосны и той колоды на сосне. Но ведь и к бабушкиной жизни их не было. Но она могла прийти и узнать, а я представляю. Вот и вся разница.
Представляю, как игумен Спасского монастыря Макарий зачитывает братии послание архимандрита Германа:
«…в Казани мужеска и женска полу люди собираются, игрища производя бесовские, плясания с соблазнительными действами и воспоминанием в песнях древних идольских имен, отчего ничто иное происходит как только соблазн и умножение беззаконий и худых действ, в самом деле немаловажных, то есть грех».
И вновь и вновь до покраснения глаз читаю документы прошлого. И вместе с прочтением приходит убеждение — не в документах главное. Почему? Они всегда будут неполными, а в истории Вятки особенно — она часто горела, горели монастыри, горел, и не однажды, Трифонов Успенский монастырь — главное хранилище архивов огромного края. Да и сохраненные документы далеко не все обнародованы.
Чувство памяти — особый дар. Он сродни чувству любви.
Мы возвращались с Никулицынского городища, ехали по ухабистой дороге через лес, а впереди увидели старуху. Она не просилась подвезти, не голосовала, соступила с дороги и ждала. Место в машине было, мы еле уговорили старуху сесть. «Денег только на автобус». Потом села и сразу стала объяснять, зачем она ходила в Никулицыно.
— Четвертый год каждую неделю хожу. На могилу внука. До Боровицы от Кирова еду на автобусе, оттуда пешком.
— Каждую неделю? И зимой?
— Каждую. Ждет.
Мы долго молчали. Кончился проселок, выехали на асфальт.
— Хороший был внук?
— Ласковый. Совсем маленький был, прибежит, прижмется: «Бабушка, я тебя сильно-сильно люблю!»
Открылся за рекой город, беседка в городском саду, трубы и корпуса заводов, вышка телецентра.
— В цинковом гробу привезли. Открыть не дали. Я поверила, что убили, а дочь не верит. Пьет сильно, меня ругает, что на кладбище езжу. «Не он там, и все!» А вы на городище были?
— Да.
— Правда ли, нет ли, говорили, что там памятник будет как первому поселению?
— Правда.
В совершенно безветренный день бабьей осени шел по нескончаемому осиннику и вдруг заметил, что осины шумят в совершенном согласии с моими думами. Звук осин, по-прежнему молящий прощения, то смолкал, то оживлялся.
Разве тот умен, думал я, кто много знает. От знаний впадают в гордыню вседостижимости, гордыня затмевает чистоту помышлений. Умен тот, кто различает добро и зло, избегает злого, а свои усилия направляет на делание добра. Вот этому единственному уроку может научить история.
Кровь людская в нашей земле, красная, как алеющие осиновые листья.
Научиться любить, научиться прощать, научиться делать добро — вот тогда мы будем бессмертны.
Что б ни происходило с тобою, Отечество мое, люблю тебя и навсегда знаю: любовь к Отечеству — почти единственное, что может спасти от упадка духа.
