волей,
Не даст никому погибать!
Вы сильны душою и телом,
вы честь бережёте земли.
Ту честь, что прабабки и деды
на русскую землю несли.
Несли, сохраня по крупицам
в своих отвердевших руках.
Вы – вольные птицы в полёте
. Вам много открыто в веках.
Вам строить залог коммунизма,
и это совсем не легко.
Но мы, старики, знаем твёрдо,
что будет и то свершено,
Что мы не доделали в жизни,
Что Лениным завещано.
Учитесь, трудитесь, учитесь!
Чтоб времени было не жаль:
Для вас же заря коммунизма -
Совсем не далёкая даль.
Лебединая песня
Заводь спит, молчит вода зеркальная,
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится печальная,
Как последний вздох души.
Это плачет лебедь умирающий.
Он сам с собою говорил.
И перед смертью, вечно усмиряющей,
Он о прощении молил.
Почему так грустны эти жалобы,
Почему так сердце бьётся в грудь?
В этот миг его душа желала бы
Невозвратимое вернуть.
Никому не нужны его жалобы.
И никто ему не взглянет в грудь.
Лебединая любовь дана не каждому.
Но о том, что есть она, ты не забудь!
О маме
Мама у меня была светлая и ласковая.
Светлая, как солнце.
Её нежные руки, лучезарный взгляд её голубых глаз
никогда не забыть, всю жизнь не забыть.
Отец в 1914 году ушёл воевать с немцами.
Мама осталась с нами пятерыми.
Старшему из нас Коле было только 14 лет,
а там ниже и ниже…
А отца надо было поддерживать морально,
чтобы он воевал, и она поддерживала его.
Она была патриотка.
Отец воевал не бесславно,
стал фельдфебелем царской армии,
хотя приверженности к царскому режиму
не имел, скорее, наоборот.
Но жизнь заставляла. И надо было жить.
Мама, мама… Какая же ты красивая,
какая величественная в своей красоте!
Какая же ты светлая, Мама!
О жене
Ты не лукавя прожила свой «век»,
наивное дитя эпохи:
Любила мужа и детей.
Всё в жизни было у тебя, бывало плохо.
И даже в детстве. Но!
Своей неукротимою любовью к жизни
ты поборола всё:
Отца предраннюю утрату, и голод в юности,
боязнь, что жизнь пройдёт бесцветно.
Борясь за право жить, нашла свою дорогу.
Детей ты любишь так, как каждому дай Бог!
Сидишь, склонив к Наташеньке лицо,
а ей и невдомёк, что это Жизнь глядит в глаза её.
12.02.73
* * *
Жена для меня была всю жизнь
Моим ангелом-хранителем.
Наточке
Для тебя все дороги открыты.
Ты любимая дочь у отца.
Солнце светит для всех одинаково.
У него для тебя нет конца.
Подрастай. Это радость для матери.
Подрастай, чтобы радость нашла.
Чтобы дед и бабуля увидели,
что ты радостно жизнь прожила.
Чтобы бури, тревоги, несчастия,
Те, что в жизни бывают порой,
Не коснулись тебя бы, Наташенька,
Чтоб отбила их чайка крылом.
Своим белоснежным крылом.
Желаю Наташеньке расти на радость папе, маме,
В ладошки хлопать, бормотать,
Встать на ноги и закричать:
«Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я!
Я – гражданин Советского Союза!»
Этого я ей желаю. Ей ещё один годик и четыре месяца или 124 недели, а дней – и по пальчикам не сосчитать – очень много.
Из письма от З февраля 1976г. по поводу подаренной книги Владимира Богомолова «В августе 44го».
Спасибо за книгу. Прочитал я её с интересом. Это, пожалуй, первая попытка писателей прорваться в работу «Смерш». Но, откровенно сказать, не всё в ней мне понравилось. Вместе с серьёзной литературной попыткой в этой книге есть «Пинкертоновщина» (особая удача и описание этих особых удач 1,2,3-х героев в поимке врагов). Нат Пинкертон – это особо удачливый сыщик, которым увлекались все мальчишки всего земного шара больше, чем Шерлоком Холмсом. О нём в школах зачитывались, а стряпали эти книжки в неделю по две и по три по пятаку за книжку, и одна другой интереснее. Там всё было: и погони, и поимки, и кошмарные убийства, и ограбления, и разоблачения, неожиданные исчезновения и появления, и всё-всё. Так вот серьёзная попытка литературная и вышла почти пинкертоновщиной. Чего стоит только обстановка поимки и сам момент поимки врагов… Но, в общем-то прочитал с интересом. Ты просишь, Людочка, написать что-нибудь о войне, и что, мол, работа «Смерш» теперь не тайна, о ней можно всё рассказывать. Это ошибка, далеко не всё и не всегда, а так, намёками пытаются в литературе от пятого к десятому…
Но случай всё-таки один расскажу.
В начале войны после курсов контрразведки осенью 1941 года я обслуживал, или, вернее, в моём обслуживании в глубоком тылу по ту сторону Урала в г. Камышлове было три госпиталя раненых солдат и офицеров, прибывающих с фронта, и находящихся на излечении. Их лечили заботливые люди: умные головы, горячие сердца, ласковые руки. Каждого, буквально каждого старались излечить скорее и полнее. А раненые – всё переходящий состав – сотнями прибывают и сотнями в месяц убывают, кто снова на фронт, кто на пункт формирования, кто домой. «Смершнику» (в то время особый отдел НКВД) надо было всех их знать (их около двух тысяч в трёх госпиталях) от полковника до рядового: как воевал, чем «дышит». Много об этом можно рассказывать, но расскажу об одном. Мало чем заметный, лет 22-23 солдат лежал с ранением в пятку. Раненые тяжело в грудь, в голову, или совсем без руки или без ноги не злобно шутили иногда, подсмеивались над его ранением., и он вместе с ними шутил и смеялся, и кондыбал на костылях по палате и по коридору. Иногда его и жалели: такой молодой, а на костылях без пятки. Особенно жалела его голубоглазенькая сестричка Вера или Верунчик, как её ласково звали больные, живая, всегда готовая услужить, прийти на помощь. Она нередко подсаживалась к койке М-ко, иногда поглаживала его больную ногу, а он рассказывал ей про кавалерию, в которой он служил. Она с интересом слушала и готова была, видимо, слушать без конца, если бы не необходимость обслуживать и других. То ли голубые глаза Верунчика, то ли её жалость или надежды на связанное с ней будущее заставили кавалериста проговориться о том, как он воевал и как его ранило. Пытливый ум Верунчика сумел кое-что отличить от нормы. Когда он из заботливых Вериных рук перешёл в мои, было установлено врачами, что ранение в пятку у него не осколочное, как было
