Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
Расстроенная Олимпия получала моральную поддержку и предложения помощи со стороны многих друзей и почитателей Россини. Воспаление легких удалось вылечить, и доктор Огюст Нелатон (приглашенный по просьбе Россини) решил произвести операцию 3 ноября 1 . Нелатон понимал, что из-за плохого состояния сердца пациента нельзя будет долго держать под хлороформом, поэтому действовал насколько возможно быстро и сделал операцию за пять минут. Он обнаружил распространяющуюся раковую опухоль, удалил как можно большую часть больной ткани, остановил кровотечение, и пациента возвратили в постель. В течение двух дней Олимпия перевязывала рану мужа – он никому больше не позволял прикасаться к себе. 5 ноября доктор Нелатон, встревоженный внешним видом одного края раны, решился на вторую операцию. В последующие три дня рана, казалось, нормально заживала, и это заставило Нелатона сказать: «Думаю, мы его спасем!» С этого времени Россини, который сначала неохотно подчинялся распоряжениям Нелатона, теперь с готовностью следовал предписанному лечению.
Каждое утро из парижского госпиталя приходили четыре врача-интерна, чтобы перенести тяжелого Россини на вторую кровать и поменять постельное белье. Каждый из них брался за один конец простыни и чрезвычайно бережно поднимал его. Во время их первых визитов они вселяли ужас в умирающего. Но вскоре он стал откликаться на их приход словами: «А вот и молодые люди! Что за превосходные образцы мужчин! Давайте, сынки! Мужества!» Мишотт сообщил Радичотти, что эти слова часто были единственными, которые Россини произносил за целый день. Вскоре он стал беспрестанно испытывать боль. С его губ срывались стоны, ужасно беспокоя Олимпию и посетителей, пришедших в его комнату.
Когда врач спросил: «Ну, дорогой маэстро, как вы себя чувствуете сегодня утром?» – он ответил: «Откройте окно и выбросьте меня в сад, тогда мне будет хорошо, я больше не буду страдать». Мишотт сообщает, что однажды, обезумев от боли, Россини закричал: «О супруга Смерть, супруга Смерть, приди ко мне!» Его непрестанно сжигала жажда, и он постоянно просил льда, который врачи распорядились давать ему как можно реже. Когда он не выкрикивал: «Я горю! Льда! Льда!» – то выпрашивал лед у тех, кто находился поблизости, называя их ласковыми именами. Когда кто-то склонялся над ним, чтобы вложить кусочек льда ему в рот, он нежно гладил голову благодетеля.
Новости о болезни Россини распространились не только по Парижу, но и по всему миру. Приходили кипы писем и телеграмм. Завели специальную книгу для гостей, где расписывались посетители, которых не могли допустить к пациенту. Каждый день приезжал посыльный от императорского двора, чтобы получить сведения о состоянии здоровья Россини. Атташе итальянского дипломатического представительства часто посылал сообщения в Рим. Однажды старый друг Россини, папский нунций монсеньор Киджи, приехал в Пасси, намереваясь произвести последнее причастие. Олимпия неохотно позволила ему приблизиться к Россини. Но когда Киджи произнес: «Дорогой маэстро, каждый человек, каким бы великим он ни был, должен когда-то подумать о смерти» – Россини позвал Олимпию и сказал: «Олимпия, проводи монсеньора».
После этого Олимпия несколько раз тщетно пыталась убедить Россини причаститься. Наконец доктор Барт взял на себя попытку убедить Россини. «Дорогой маэстро, вижу, вы возбуждены больше обычного. Моих лекарств, насколько мне известно, недостаточно, чтобы принести вам необходимое спокойствие, поэтому я хочу привести к вам аббата Галле из Сен-Роша. Вы знаете его, он мой друг и очень мягкий и симпатичный человек». Немного поколебавшись, Россини согласился принять аббата. Когда священнослужитель вошел в спальню и заговорил, Россини сказал: «У вас прекрасный голос, месье аббат». Галле задал положенные по ритуалу вопросы, и в числе прочих – всегда ли он верил в Бога.
«Смог бы ли я написать «Стабат» и Мессу, если бы у меня не было веры? – ответил вопросом на вопрос Россини. – Теперь я готов. Давайте начнем!» И он начал свою исповедь.
Галле позже так это описал:
«Закончив исповедь, маэстро сказал мне: «Продолжайте говорить, я не устал. Ваш голос так хорошо на меня действует. Спасибо! Вы освободили меня от тяжкого бремени. Вы скоро вернетесь, не правда ли?» И он поцеловал мне руку, как это принято в Италии.
Мадам Олимпия, услышав, что я прощаюсь, вернулась в комнату.
«Входи, мой бедный друг, – сказал ей муж. – Я так благодарен тебе». И они, плача, обнялись.
«Я тоже хочу исповедаться, – сказала она, – и сейчас же».
«Господин аббат, – с теплотой в голосе произнес маэстро, – эти итальянские священники нас потеряли...»
«О маэстро, ваш дух слишком велик, и вы жили в слишком возвышенной среде, чтобы ваши убеждения зависели от поведения людей...»
«Мне пришлось видеть итальянских священников слишком близко. Если бы мне довелось общаться только с французскими священниками, я стал бы настоящим христианином».
Опасаясь слишком утомить пациента, так как он не переставая говорил, я ушел или скорее высвободился из его руки, все еще сжимавшей мою, и пообещал вернуться на следующий день и приходить в последующие дни. Однако у меня было предчувствие, что их будет немного: рожистое воспаление распространилось повсюду; его тело превратилось в одну сплошную рану, и он ужасно страдал.
Преданные друзья, присутствовавшие у его смертного ложа, часто слышали, как он молился: «О crux, ave... Inflammatus... Pie Jesus... Paradisi gloria». Глубокой ночью он взывал к Деве Марии в стиле итальянцев: «Где ты пропадаешь, Дева Мария? Я терплю адские муки и призываю тебя с вечера!.. Ты слышишь меня?.. Если ты захочешь, то сможешь... Это зависит от тебя... Поспеши, покончим с этим сейчас!»
Когда аббат Галле вернулся на следующий вечер, чтобы осуществить последнее помазание, в комнате присутствовали Альбони, Тамбурини и только что приехавшая из Лондона Аделина Патти. «После последнего благословения и нескольких слов, обращенных мною скорее к остальным присутствующим, чем к умирающему, – пишет Галле, – чрезвычайно растроганный Тамбурини взял меня за руку и произнес: «Господин аббат, вы вписали прекрасную страницу в свою историю».
«Она особенно прекрасна и ценна для бедного больного», – сказал я ему.
«Бедный маэстро!» – воскликнула мадам Альбони.
«И к несчастью, его последняя [страница]!..» – И Патти, рыдая, упала на софу.
Рыдания раздавались со всех сторон комнаты – можно было подумать, будто безутешная семья собралась у смертного ложа лучшего из родителей».
Была пятница, 13 ноября. Впавший в состояние, близкое к коме, Россини бредил, его лихорадило, слышно было, как он тихо бормотал: «Santa Maria!.. Sant’Anna!..[127]» Последнее было именем его матери. Около десяти часов вечера, лежа с широко открытыми усталыми глазами, Россини произнес: «Олимпия». В четверть двенадцатого доктор д’Анкона сказал Олимпии: «Мадам, Россини больше не испытывает страданий». Олимпия бросилась на тело мужа, восклицая: «Россини, я всегда буду достойна тебя!» Ее с трудом смогли оттащить.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
