Мы поддерживали очень тесные отношения с румынскими генералами. Они приходили к нам в комнату, гуляли вместе с нами, всегда дружески нас приветствовали. Они ненавидели Гитлера и его клику, которые принесли и их народу так много страданий и горя. Мы часами беседовали на немецком или французском языке о будущих задачах обоих наших народов.
Три итальянских генерала были отъявленными фашистами. Они тесно объединились с реакционной группой немецких генералов.
Венгерские генералы вначале держались в стороне. Правда, они не стали на сторону фанатично упрямых немцев, но в остальном казалось, что они весьма равнодушно относятся к происходящему. Однако с течением времени мы заметили, что и во фронте венгерских генералов имелись трещины. Почти все они ненавидели гитлеровскую Германию, а некоторые, исходя из своего опыта, сделали, как и мы, выводы о необходимости преобразования своей родины.
Такова была примерно картина, которая представилась мне в первые недели второго периода моей жизни в Войкове.
Несмотря на общественное осуждение, которому нас, антифашистов, хотело подвергнуть большинство преданных Гитлеру паладинов, к нам присоединились два молодых генерала, Гизе и Нейманн. Они также переселились в нашу комнату.
«Штаб Ферча»
Недели и месяцы, проведенные в Войкове с 1946 по 1947 год, не были для меня бесполезными. Я продолжал свою учебу во многих областях политики, науки и литературы, углублял свои знания русского языка и занимался своим хобби — математикой. Я внимательно читал немецкие газеты, поступавшие к нам довольно регулярно, хотя и с некоторым опозданием. Незадолго до моего отъезда из Лунева до нас дошла весть об объединении обеих немецких рабочих партий в Социалистическую единую партию Германии. Мои друзья и я считали это большим историческим событием, так как нам стало ясно, что нельзя создать полностью обновленную Германию без твердого руководства со стороны единой, целенаправленной рабочей партии. Мы были горды тем, что путь содружества всех демократических и готовых к строительству сил, начатый в движении «Свободная Германия», теперь нашел свое прямое продолжение на востоке Германии. Ежедневное соприкосновение со стратегами империализма и милитаризма в лагере Войково было хорошей школой для нашей последующей политической работы. Судорожные попытки этой клики сохранить свое единство, помешать отходу отдельных лиц показали одно из ее слабых мест. Известия из Германии, которые должны были побудить к критическому мышлению, отклонялись ею как не соответствующие действительности. Упрямое отрицание всего нового — такова была генеральная линия этих господ. Если кто-либо отклонялся от общей линии, его снова урезонивали угрозой суда чести.
Дирижерами реакции были несколько бывших офицеров генерального штаба. Во главе их стоял генерал Ферч, начальник штаба группы армий «Курляндия». Он старался держаться в тени. Несмотря на это, мы на различных фактах убедились, что именно он являлся закулисным руководителем господ генералов. «С американцами против русских» — таков был его девиз. Иногда мы слышали об этом от того или иного генерала, который, правда, боязливо оглядывался, прежде, чем вступить с нами в короткий разговор. К «штабу Ферча» относились генералы Нигофф, комендант Бреслау, Вутманн, командующий немецкими войсками на острове Борнхольме, Геррман, молодой авиационный командир, Маркс, начальник штаба одной из армий в Прибалтике.
Уже давно мы замечали, что группа генералов регулярно собиралась в определенном месте парка. Издали было видно, что они дискутируют и что-то пишут.
Случаю было угодно, чтобы в один прекрасный день лейтенанты фон Эйнзидель и фон Путткамер, которые прибыли с нами из Лунева, стали свидетелями темпераментного разговора. Едва можно было поверить тому, что они нам рассказали: битые полководцы анализировали восточный поход на свой лад, делали выводы о структуре и вооружении германской армии после заключения мира, аккуратно записывали, что в будущем следует сделать «лучше».
Несколько недель спустя, вероятно около двух часов ночи, меня разбудили громкие голоса. В комнате стоял советский офицер с двумя солдатами.
— Проверка, — сказал он.
В лагере началось оживление. И в здании напротив в окнах зажегся свет. С педантичной тщательностью были проверены вещи, постели, одежда. Ничто не ускользнуло от внимательных взглядов. Корзины с материалом, большей частью рукописями, письма, книги попали в комендатуру. Среди генералов началась настоящая канонада брани. Вскоре часть конфискованных вещей была возвращена. Подозрительный материал, в том числе оценка войны, составленная «полководцами», попал в руки советских властей. Говорили, что были обнаружены также черные списки с нашими именами. О том, что они означали, мне как-то прошипел генерал Нигофф, встретившись со мной в липовой аллее: «Вы, негодяи, будете первыми, кого мы повесим, вернувшись домой».
Эх ты, болван, подумал я. Нигофф был не только закоренелым реакционером, но и низким негодяем, который изощрялся в таких похабных речах и грязных шутках, каких я никогда и ни от кого не слыхал. С грудью, увешанной высшими орденами, он гордо расхаживал по лагерю и громко трубил свои непристойности, чтобы все их слышали. Вероятно, он думал, что этим он всем импонирует. Однако в один прекрасный день у него и ему подобных на некоторое время перехватило дыхание. Это было в конце 1946 года, когда комендант лагеря на основании решения четырех держав-победительниц велел изъять все ордена и знаки различия. Пришел конец красно-золотым генеральским знакам различия, конец всей мишуре. Форменная одежда выглядела пятнистой и выцветшей. Вероятно, правдивость выражения «одежда делает людей» никогда не проявлялась более явно, чем на примере этих ощипанных стратегов.
«Полковник Адам, в дорогу!»
Летом солдаты роты обслуживания под руководством советского специалиста построили за зданием кухни маленький бревенчатый дом. Он состоял из трех помещений, которые можно было отапливать одной большой печью. Когда дом был готов, начальник лагеря сказал, что мы можем туда переселиться. Разумеется, мы сделали это очень охотно. Большую комнату заняли генерал фон Зейдлиц, художник — подполковник профессор Кайзер и я, меньшую — генералы фон Ленски и д-р Корфес. В прихожей жили двое военнопленных солдат, которые были выделены для нашего обслуживания. Этот дом стал центром нашей группы. Но она недолго имела прежний состав. Весной 1947 года фон Ленски был переведен к Паулюсу в Турмилино, под Москвой. На его место к нам прибыл генерал Бушенхаген, который до этого времени вместе с Винценцем Мюллером и генерал-майором медицинской службы профессором д-ром Шрейбером был у Паулюса. К досаде генеральской гвардии, Бушенхаген рассказал, как великодушно обращались с ним советские люди. Он много раз посещал Москву и знакомился с многочисленными достопримечательностями. Он с похвалой отзывался о музеях и картинных галереях, о прекрасном метро и о том подъеме, с которым советские люди взялись за преодоление тяжелых последствий войны.
Несколько месяцев спустя, жарким июльским днем, я в одних спортивных брюках стоял у своего самодельного верстака за домом и мастерил деревянный чемодан. Вдруг ко мне подошел советский сержант.
