— Надо же, — сказал Белозеров. — Как он только все успевает. И своя группа, и ресторан, и двор подметать.
— Дворником он только числится, для прописки, — снисходительно пояснила Галина Шапиро. — Нас с Варламом выжили из Улан-Удэ самым возмутительным образом. Он такой же дворник, как Татьяна Ларина бухгалтер.
«Ишь ты, запомнила, — подумала Таня. — С ней надо ухо востро».
— В нашей кодле друг от друга секретов нет, — словно прочел ее мысли Олег Пятаков. — Все в открытую. За Варлама работает и его зарплату получает некая Козлиха вреднющая и жадная баба. Она раньше здесь жила, но на радость всем нам, выбила у управдомши привратницкую и отъехала туда.
— А вот и чай! — крикнула Света. — Идемте чай пить. Пока они разговаривали, она успела выдвинуть на центр кухни стол, расставить стулья и табуретки, накрыть новой клеенкой, поставить чашки, сахар, варенье.
— Шустрая она у нас, — ласково заметил Олег. — Пойдемте, действительно. Что стоя-то беседовать? Сюда бы еще покрепче чего…
Он выразительно посмотрел на жену. Света резко тряхнула головой. Тогда он перенес взор на мадам Шапиро. Та пожала плечами и удалилась.
— Вот я лично уволен с философского факультета за философию, — продолжил Олег, усевшись за стол и усадив по обе руки от себя Таню и Белозерова. — Бывшей женою изгнан из семьи. Работал в паровой котельной, где и познакомился со Светочкой. Оттуда меня тоже изгнали.
— И тоже за философию? — поинтересовался Белозеров.
— За пьянку его изгнали, — звонко ответила Света. — А я, дура, подобрала.
Пятаков укоризненно посмотрел на жену.
— Так вы, стало быть, диссидент? — полюбопытствовал Белозеров.
— Прямой критикой режима я не занимаюсь, — охотно пояснил Пятаков. — Однако же мои труды неопровержимо доказывают как несостоятельность марксизма, а тем более ленинизма, так и полную неорганичность коммунистической идеи и коммунистического способа правления для русского менталитета, а следовательно их обреченность…
— Ну вот, опять завел шарманку, — поморщилась Света. — Дай людям спокойно чайку попить.
Бесшумно появилась Галина и вручила Пятакову непонятую бутылку с золотистой этикеткой. Он по-хозяйски подбросил ее в руке, содрал фольгу и ногтем ловко отковырнул пробку.
— «Канн», — сказал он удовлетворенно. — Золотой кубинский ром. Гадость, между нами говоря, но приход дает. Светуля, нам бы стопочки.
Света молча полезла в буфет и достала несколько красноватых пластмассовых стаканчиков.
— Ну-с, со знакомством! — сказал Пятаков, разливая ром. Себе он налил полную, Галине тоже, Свете половину и выжидательно посмотрел на Белозерова с Таней.
— Мне половинку, — сказал Белозеров.
— И мне, — сказала Таня.
— Ладно, нам больше достанется. Эх, понеслась! Он залпом выглушил стопку. Остальные пригубили и поставили. Галина продолжала держать свой стаканчик в руках, прихлебывая мелкими глоточками.
— А может, чего солененького под это дело, а? — спросил Пятаков, глядя на Таню.
— Нет, спасибо, — сказала она.
Но Света уже доставала из холодильника колбасу, какие-то банки, шуршала оберточной бумагой, звякала тарелками, ножами. Вторая пошла уже под соответственную закусочку, и сделалось тепло и весело. Откуда-то взялась гитара, еще одна бутылка… Заполночь явился Варлам Шапиро — кудрявый, с тонкими чертами лица, похожий на Иисуса Христа и немножечко на верблюда. С собой он притащил большую хозяйственную сумку — сегодняшний гонорар музыкантам заплатили натурой. Света отправилась спать, а остальные перекочевали в комнату Шапиро, заклеенную плакатами с изображениями рок-звезд и завешанную восточными ткаными картинками, которые Галина называла тханками, и совсем уже непонятными Тане изображениями, которые именовались мандалами и махамудрами. В сени махамудр увеселение продолжалось еще какое-то время, но Таня и Белозеров давно уже потеряли всякий счет времени.
Очнулись они почти одновременно — на широком надувном матрасе в пустой длинной комнате, прикрытые какими-то не то скатертями, не то портьерами. Сцена отчасти напоминала сцену их совместного пробуждения у Шпетов но ее драматургическое наполнение было совсем иным Поднимаясь, Белозеров толкнул Таню в бок, разбудил ее и вместо извинения хрипло спросил:
— Который час?
Таня разлепила глаза и поднесла к ним запястье, с которого, по счастью, забыла накануне снять часы.
— Полдесятого.
Белозеров вскрикнул и схватился за голову.
— Да что такое? — обеспокоенно спросила Таня.
— Ничего! — злобно прошипел он. — У меня в двенадцать проба, а я по твоей милости валяюсь черт знает где, черт знает в каком виде…
— Ты забыл сказать — черт знает с кем, — вставила Таня. — Что ж ты меня не предупредил вчера?
Белозеров махнул рукой, вскочил и забегал по комнате в одних трусах, махая руками и приговаривая:
— Что делать? Что делать?
Тане сразу стало скучно. Она поднялась, надела лежавший рядом на полу джемперок, пригладила руками брюки, чтобы не казались слишком мятыми, надела их и пошла в ванную. Вернувшись, она застала Белозерова по-прежнему в трусах перед тусклым зеркалом, оказавшимся на внутренней стороне створки древнего шкафа. Он разглядывал свою физиономию, которая, по мнению Тани, нисколько со вчерашнего дня не изменилась, и причитал:
— Куда ж я такой пойду? Куда? Таня чуть было не ответила со всей пролетарской искренностью, куда именно ему следует идти, но сдержалась и посоветовала:
— Оденься, сходи умойся, потом попей чайку и иди на студию пешком — проветришься.
Белозеров посмотрел на нее дикими глазами.
— Ну что ты несешь, а? На студию — в таком виде? Мне надо побриться, переодеться…
Таня отвернулась, подняла с полу сумочку, достала из кошелька червонец и не глядя протянула Белозерову.
— Вот тебе на такси, катись домой, брейся, переодевайся и вообще делай что хочешь.
Белозеров дрожащей рукой взял десятку, машинально сунул было ее в карман брюк, но попал в трусы. Тане стало совсем тошно, она пошла на кухню, без спроса поставила на газ чей-то чайник и закурила, глядя во двор через немытое окно. Вышла Галина — это оказался ее чайник, и она как раз собиралась его ставить, — они вдвоем покурили, помолчали и пошли в их с Варламом комнату пить кофе. Варлама уже не было — с утра умчался по делам. После кофе Таня вернулась в свое будущее жилище и еще раз прикинула, сколько чего понадобится для легкого ремонта. Белозеров, слава Богу, уже смылся.
На другой день, ближе к вечеру, во двор въехал грузовичок, из которого вылезли Таня и лысый прораб Владимир Николаевич. Они на лифте подняли на последний этаж мел, обои, краску, клей, ведро с кистями, моток провода и циклевочную машинку, которая, в отличие от всего остального, была одолжена на стройке во временное пользование и подлежала возврату через два-три дня. Выгрузив все это хозяйство в пустой комнате, они уехали, а утром Таня вернулась уже одна, с кошелкой, из которой извлекла какое-то тряпье, переоделась и, закрыв газетами шкаф, принялась за дело.
