– Она – единственная, кто знает, где залег Сенклер, не о чем спорить.
То есть оставалось сделать так, чтобы она вышла и привела их к нему, прежде чем инспектора Жервезу Ван Тянь не порежут в лапшу, а маленького Малоссена не вытащат из его норки во второй раз.
Все так сильно дорожили этим малышом! А больше всех – профессор Бертольд, на которого нарвался дивизионный комиссар Лежандр, неосмотрительно сняв трубку телефона Жервезы.
– Вы знаете, кого у вас похитили, любезнейший мой комиссар? Я говорю не о носителе, а о содержимом! Вы спасете мне этого мальца, дражайший, и вернете мне его целым и невредимым, иначе лучше вам не болеть, а то я лично займусь вами! Я не для того продвигаю медицину вперед гигантскими шагами, чтобы какие-то карлики-полицейские отбрасывали ее в каменный век!
Комиссару Лежандру до сих пор еще не доводилось беседовать с профессором Бертольдом.
– Это его манера, – объяснил Кудрие, – не удивляйтесь, зять мой. Вернемся к нашим баранам. Нужно заставить выйти эту девицу.
Она вышла раньше, чем намечалось.
И на прицеле она держала не кого иного, как инспектора Титюса.
Титюса, машина которого не была подготовлена для того, чтобы за ней можно было следить.
Титюса, который оказался на заднем сиденье собственной машины – даже не служебной! – прикованный наручниками к неподвижной ручке задней дверцы, с ногами, привязанными к другой. Титюса, брошенного в собственную повозку: воплощение глупости, попавшейся в ловушку. Он все никак не мог остыть. Он чувствовал, что они мчат по автомагистрали, и пытался понять, где же он прокололся. Он поддался женским чарам – вот что, он упустил из виду ее хищную натуру. А между тем он знал о ее силе и стремительности. Она переломала кости своим сокамерницам, прежде чем ее посадили в одиночку. Он знал и о показаниях того старичка, которого она напугала своими угрозами, отшвырнув его затем в подъезд, той ночью, когда вывозили папашу Божё. «Никогда не чувствовал такой хватки! Вы верно говорите: это не парень, переодетый женщиной?» Нет, то была женщина, это-то и смутило Титюса. Он почувствовал силу ее мускулов, проводя пальцем по шраму на месте татуировки, но его отвлекло ее изящество, изящество и призрак «Меланхолии».
Она принялась говорить с ним:
– Не нужно сердиться, инспектор…
Да! Она с ним говорила!
– Я наблюдала за вами с первого же вашего прихода. Я давно уже готовилась к нашему побегу.
Она одна вела разговор.
– Я подмечала все ваши движения с тех пор, как вы стали приходить. Как вы накрывали, потом убирали со стола, наклонялись, выпрямлялись, поворачивались… я знаю вас так хорошо, будто сама вас каждое утро одеваю. Вы очень привлекательны. Откуда у вас эта татарская внешность?
Теперь партия молчания досталась ему.
– Сегодня на вас носки Лоридж, шотландской шерсти, средней длины, бутылочно-зеленого цвета, приятные к телу. Вы любите дорогое белье.
Она упомянула вскользь:
– И вы не носите оружие на икрах.
Потом продолжила:
– Рубашка от Кензо, а кобуры под мышкой нет. Ремень страусовой кожи и ствол на левой ягодице, рядом с наручниками и четками Жервезы. Кстати, я вложила их вам в руки, ваши четки, чувствуете?
Господи боже, она и правда нацепила ему четки вместе с наручниками.
– Я одолжила вашу курточку, не возражаете?.. Такая мягкая… Да, и у меня ваше оружие, вот здесь, под сердцем: греет душу, знаете ли…
Она мчала на всех парах. Шпарила без тормозов к своему Сенклеру. Что ж, самое время вспомнить «Богородицу» и «Отче наш», перебирая четки Жервезы. Она вела машину, подбадривая себя своими же речами.
– Знаете, насчет Сенклера и Жервезы… я вам не верю. Скоро во всем разберемся, но я вам не верю. Я не верила вам ни секунды.
Она рассмеялась своим мальчишеским смехом.
– О, как вы старались заставить меня говорить! Это даже было трогательно. К тому же мне нравится ваш голос. Он у вас ласковый, вам это уже говорили? Немного тягучий. А смех негромкий, с металлическими нотками, откуда-то из-под бровей.
Да, она очень внимательно его слушала, это очевидно.
– Вы милы, что и говорить. Это трудно переоценить женщине, да еще и заключенной.
И смотрела на него тоже очень внимательно.
– Вы доставляли мне огромное удовольствие… особенно когда уходили.
Она рассмеялась.
– Нет, Сенклеру я об этом не расскажу!
Она долго молчала. Потом повторила:
– Я вам не верю насчет Сенклера и Жервезы. Многое вы верно подметили, например, о старике Флорентисе, все так и было; но в том, что касается Сенклера и Жервезы, я вам не верю.
Мгновение она колебалась:
– Только разве… нет… не верю.
Да, и это Титюс отметил в свое время. Ее способность оставлять место сомнению, несмотря ни на что. Медленный путь к сомнению, пролегавший через все эти недели. Он научил ее сомневаться.
– В сущности, все лгут…
Пауза.
Потом она добавляет:
– Вот почему все это так захватывающе!
Говоря с ним, она не оборачивалась, не искала его глазами в зеркале заднего вида. Растянутый вот так, на ручках дверей на заднем сиденье, он ничего не мог сделать. Разве что следить за дорогой, выглядывая в щелку между подголовником сиденья и корпусом автомобиля.
– А хорошая мысль: заставить меня поверить в то, что он – отец ребенка.
Да, неплохая…
– Это придало мне сил, чтобы броситься на вас.
Они оба одновременно заметили пропускной пункт. И голубой грузовичок, остановившийся на обочине.
– Смотри-ка, ваши друзья из дорожной полиции мзду снимают. Вот и проверите, настоящий я убийца или нет. Попробуйте свалять дурака, и увидите.
Она сунула руку за пазуху и достала револьвер Титюса, положив его рядом на сиденье.
Титюс не стал валять дурака.
Жандармы – тоже.
Когда пропускной пункт остался позади, Титюс вздохнул и ощутил наконец спокойную безмятежность этой ночи. Ясная весенняя ночь. Давно такой не было. Он представил, как Элен и Танита сидят сейчас на террасе у Надин, топя свое волнение в стаканчике портвейна.
Они съехали с автомагистрали.
– Ну вот, почти приехали.
Они двигались сейчас через одно из тех небольших темных сел, что, как старые спутники, мертвым грузом висят на орбите столицы.
– Поворачиваем направо…
Машина повернула направо.
– Теперь немного влево…
Она была так напряжена, что проговаривала малейшее движение машины нарочито-веселым тоном бортового компьютера.
