болезненный вскрик всё равно разлетелся среди сосен и редких кипарисов многократным эхом. Он был уже вдали от больницы, он уже пробежал тот самый километр дикого пляжа, и огромная гора, словно спящий гигантский монстр, возвышалась прямо над ним и давила своими размерами: Шут сейчас был прямо у её подножия. До моря было рукой подать.
Шут, не привыкший к трепетному отношению к себе, тут же вскочил на ноги и попробовал бежать дальше, но оступился и снова упал. Крови не было, были только ушиб и неприятное чувство разочарования в себе, мешающее всем его планам. Он летал под куполом цирка, он столько раз делал «кольцо смерти» и «полёт феникса» — как он мог подвернуть ногу на ровном месте? Шуту хотелось закричать что есть мочи на весь белый свет, выплакаться, высмеяться — что угодно, лишь бы не держать эту огромную энергию, хватившую бы, наверное, на сотню человек, в одном себе. Её было много. Слишком много.
Шут бы действительно закричал, если бы в этот момент не зажал себе рот рукой, однако он это сделал, и вместо пронзительного крика вышло жалостливое, приглушённое мычание. Шут весь трясся, как в лихорадке: его била крупная дрожь, и руки, обыкновенно такие сильные и ловкие, теперь не могли даже сжаться в кулак. Он чувствовал, как с каждым побегом становится слабее, как будто какой-то огромный невидимый монстр из детских кошмаров выкачивает из него жизненную энергию, как в заключении тают его силы, словно снег в марте — неизбежно и, кажется, безвозвратно.
— Видели бы Вы меня сейчас, Лука Алексеевич, — уже вслух бормотал Шут, в каком-то несколько истеричном состоянии ища что-то глазами, сам не зная, что именно. — Что бы Вы сказали, увидев меня?.. Наверняка бы, как обычно, завели свою шарманку про то, что я сумасшедший… Безумец… Неблагодарный, ко всему прочему. Сказали бы Вы всё это шутя, не всерьёз, вовсе не ругаясь, а потом повели бы меня в палату, уложили бы в кровать и до самого отбоя сидели бы рядом со мной и говорили о чём-угодно, только не обо мне. Что бы Вы мне рассказали в этот раз, Лука Алексеевич? Вы уж простите, но как-то не хочется говорить «расскажете», потому что, я надеюсь, этого больше не произойдёт — слишком дорога свобода. Вам хорошо, Лука Алексеевич… Вы-то попробовали жизнь на вкус и теперь можете от неё отказаться, променять её на тишину и покой в стенах больницы. Вы не понимаете меня. Кормят, поят, ухаживают — казалось бы, что ещё нужно для счастья? Я сам не знаю ответа, но только это не то. Лучше я погибну, сорвавшись во время репетиции с высоты двадцать пять метров, но я погибну свободным. Жизнь ради свободы, Лука Алексеевич. Жизнь ради одного глотка воздуха.
Шут выбежал на пустынный берег, и яркое полуденное солнце осветило его юное красивое лицо: курчавые рыжие волосы вспыхнули багровым пламенем, словно огонь в камине за чугунной решёткой, зелёные глаза засверкали двумя зеленоватыми алмазами, и частые веснушки, рассыпанные по всему его лицу, сложились в единый, какой-то странный рисунок, как звёзды складываются в созвездия на ночном небосклоне.
Там, где сейчас стоял Шут, заканчивались дикий пляж и сосновый бор, и огромная гора ныряла прямо в море, не оставляя перед путниками выбора. Слева — крутые, высокие скалы, поросшие можжевельником и сероватыми колючками, а справа — море, бескрайнее, бездонное, чёрное-пречёрное. Дорога здесь заканчивалась, но только не для Шута: обычно для того, чтобы попасть, допустим, в Гурзуф, нужно было делать крюк и огибать горы, уходя вглубь берега, либо же идти по волнам на кораблике, который отходил от ялтинского причала каждый час. Однако Шут выбрал другой путь.
Совершенно не обращая внимания на намокшие и оттого потяжелевшие брючины, Шут захлюпал по колено в воде в сторону растущих в небо скал. Идти наперерез сильным, грузным волнам, с размаху ударяющимся о желтоватые камни, было тяжело, тем более с подвёрнутой ногой, но Шут шёл, крепко стиснув зубы, и, слегка прищурившись, постоянно осматривал пока пустынную линию горизонта. Он знал, что в любой момент из ниоткуда может появиться белоснежная моторная лодка с каким-нибудь красным рисунком на боку — это мог быть красный крест или номер «112», не имело значения. А также он знал, что, заметив его, такая лодка начнёт на него охоту.
— Вы не понимаете, Лука Алексеевич, — всё вёл воображаемый диалог со своим доктором Шут, высоко поднимая ноги и постоянно ударяясь левым плечом о шершавые камни. — Я был восходящей звездой под куполом цирка, когда меня скрутили и привезли сюда. Я помню тот момент… На следующий день я должен был уехать на гастроли в другой город, и вся наша труппа уже паковала чемоданы. Мой тоже был собран… Жаль, что он пригодился для другого. Когда-то я променял семью на цирк… Кажется, я уже говорил это? Конечно, говорил! Не мог не говорить, а потому повторяюсь… Вот Вы никогда не повторяетесь, Лука Алексеевич, Вы каждый раз рассказываете мне разные истории из своей жизни — видите, какая она у Вас насыщенная? А мне и вспомнить нечего, вот и повторяюсь.
Далеко-далеко на горизонте появилась маленькая лодочка с белым парусом. Шут остановился, замолк и напряжённо стал всматриваться в движущуюся точку, практически сливающуюся со светлым небом. Не было похоже, чтобы лодка приближалась к берегу — скорее всего, это была чья-то частная яхта, но Шут от греха подальше всё-таки решил подняться выше. На воде, которая теперь была ему по пояс, он был уязвим, как и на любой плоской поверхности, а вот в горах…
Шут оглянулся вокруг себя в поисках ещё какой-нибудь подозрительной лодки и, никого не увидев, похлюпал дальше, одной рукой помогая себе идти, а второй держась за камень. Море сегодня было активное, и тяжёлые волны то и дело толкали его к скале, заставляя ударяться плечом о грубый камень, отчего идти было ещё труднее, но падать было нельзя: если он упадёт, сильные волны будут бить его о скалы до тех пор, пока он не потеряет сознание и не захлебнётся.
— Шесть лет… — бормотал себе под нос Шут, нервно оглядываясь по сторонам. — Шесть лет — не так уж и много, особенно по сравнению с остальными, я понимаю… Но эти шесть лет я мог бы провести по-другому, совсем по-другому… Я же юный гений, Лука Алексеевич. Вундеркинд. Гуттаперчевый мальчик. Гимнаст Тибул. Меня заметили на школьном выступлении и взяли в цирк без всяких экзаменов, стали обучать эквилибристике за бесплатно,
